Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Это была очень тесная и счастливая фронтовая дружба. Они говорили о философии и, вероятно, о религии. Во всяком случае, Витгенштейн однажды сказал Билеру, что он может быть хорошим послушником, но не пророком. В своих воспоминаниях Билер комментирует это высказывание так: «Я мог бы сказать о нем, что он обладал всеми чертами именно пророка, но отнюдь не послушника» [Monk 1990:133].

В конце марта 1916 года Витгенштейн был отправлен в соответствии с его желанием в боевое подразделение — на Русский фронт. Он был зачислен в артиллерийский полк Седьмой Австрийской армии, занявшей боевые позиции в южной части Восточного фронта, возле румынской границы. Витгенштейн готовил себя физически и духовно встретить смерть лицом к лицу. «Бог просветит меня. Бог просветит мою душу», — записал он 30 марта. И на следующий день: «Делай все, что в твоих силах. Ты не можешь сделать большего — и будь веселым. […] Помогай себе и другим со всей отдачей. И все равно будь веселым! Но как много сил нужно одному, и как много — для других? Трудно жить хорошо! Но славно жить хорошо. Так или иначе, да будет не моя, но Твоя воля» (цит по [Monk 1990: 137]). Последняя фраза — цитата из Евангелия, знаменитого эпизода Моления о чаше, когда Иисус на секунду заколебался, зная какие страшные муки ему уготованы. Вот этот фрагмент:

И вышед пошел по обыкновению на гору Елеонскую; и за ним последовали и ученики Его.

Пришед же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение.

И Сам отошел от них на вержение камня и, преклонив колена, молился,

Говоря: Отче! О, если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет [Лука 22, 39–42] (курсив мой — В. Р.).

Можно убедиться, таким образом, что многочисленные утверждения других людей о том, что Витгенштейн был похож на святого, пророка и даже на самого Христа (особенно в послевоенный период, см. [Бартли 1994]; см. также главу 5), похоже, не были лишены основания и совпадали с (возможно, бессознательными) ощущениями Людвига. Впрочем, вряд ли только бессознательными. Писал же Людвиг Энгельманну, что он должен был бы быть звездой на небе!

Незадолго до наступления командир предупредил его, что поскольку Витгенштейн все-таки нездоров (на фронте у него постоянно был дифтерит), его могут отправить в тыл. «Если это произойдет, — писал Витгенштейн, — я убью себя». 15 апреля ему объявили, что он будет допущен к боевым действиям. Витгенштейн считал дни и молил Бога ниспослать ему храбрости. Он выбрал себе самое опасное место — наблюдательный пост, чтобы уж непременно попасть под огонь русских. «Я был обстрелян, — писал он 29 апреля. — Мысли о Боге. Боже, Ты все сделаешь. Бог со мной». А 4 мая, когда он был ночью на наблюдательном посту и огонь был шквальным на протяжении всей ночи, он написал следующее:

Только теперь война действительно начнется для меня […]. И — быть может — и жизнь тоже. Возможно, близость к смерти принесет мне свет жизни. Может, Бог просветит меня. Я червь, но через Бога я становлюсь человеком. Бог со мной. Аминь.

И еще он записал следующий афоризм: «Только смерть придает жизни ее смысл».

Отношения с окружающими его солдатами — грубыми, ограниченными, недалекими, вечно пьяными и ненавидящими в нем чужого — были не менее серьезным испытанием, чем храбрость под огнем противника. Витгенштейн чувствовал, что ненавидит их, но, ненавидя их, он чувствовал разлад с Богом. Он внушал себе, что должен понять и принять их такими, какие они есть (вновь толстовский мотив — Пьер Безухов). Наконец, он пришел к тому, что уже не ненавидит их, хотя они продолжали его «доставать».

Летом 1916 года произошел знаменитый Брусиловский прорыв на восточном (с точки зрения России — западном) фронте, и Австрийской армии пришлось несладко. В этот момент записи Витгенштейна по логике, которые теперь принято называть «Тетрадями 1914–1916», приняли совершенно иной характер. Витгенштейн резко повернул от технических вопросов логики к онтологическим и этическим проблемам в духе Шопенгауэра и Ницше. Несомненно, что к этим записям о Боге и смысле жизни побудил Витгенштейна его фронтовой опыт, это была, так сказать, «философия под огнем». Над этими записями Витгенштейн работал все лето 1916 года. Вот наиболее характерные фрагменты:

Я могу сделать себя независимым от судьбы.

Есть два божества: мир и мое независимое Я.

Я либо счастлив, либо несчастлив, вот и все.

Можно сказать: добро и зло не существуют.

Человек, который счастлив, не должен бояться.

Даже перед лицом смерти.

Только тот человек счастлив, который живет не во времени, а в вечности.

Для жизни в настоящем не существует смерти.[…]

Страх перед лицом смерти — лучший знак ложной, то есть дурной жизни [Витгенштейн 1994а: 196].

Здесь несомненны — возможно, через посредство Шопенгауэра — принципиальные переклички с восточными философиями: буддизмом, санкхья, даосизмом. Так, Кришна в «Бхагаватгите» учил, что смерти не имеет смысла бояться, потому что она представляет собой иллюзию человеческого сознания; а стремление к хорошей, славной жизни (а не к суровому аскетизму) носит буддистский характер (восьмеричный путь).

Между тем, война продолжалась и делалась все более ожесточенной. 26 июля он получил письмо от Пинсента, в котором тот сообщал, что его брат погиб во Франции. Австрийцы были отброшены русскими к Карпатам, условия существования стали очень тяжелыми.

Ужасно трудно не потерять себя, — писал Людвиг. — Ибо я слабый человек. Но Святой Дух поможет мне. Лучше всего, если бы я заболел, тогда это даст мне кусочек мирной жизни.

Здесь важно не то, что Витгенштейн проявляет слабость, не то, что холод, голод и дождь оказалось тяжелее переносить, чем огонь русских. Важно то, что впервые Витгенштейн захотел жить. Как характерно меняется его описание опыта нахождения под огнем:

Вчера я был под огнем. Я был напуган! Я боялся смерти. У меня теперь такое желание жить. И трудно отдавать жизнь, когда наслаждаешься ею. (Но тут же начинается самоосуждение в религиозном духе. — В. Р.) Это именно то, что называется 'грехом', неразумная жизнь, ложный взгляд на жизнь. Время от времени я становлюсь животным. Тогда я не думаю ни о чем, кроме еды, питья и сна. Ужасно! И страдаю я в это время, как страдают животные, не имеющие возможности спасения, идущего изнутри (цит. по [Monk 1990: 142]).

Несмотря на все эти внутренние самобичевания, Витгенштейн на самом деле показал завидную храбрость и был за это представлен к награде. «Своим достойным поведением», — говорилось в рапорте, — «он заражал своих товарищей спокойствием и хладнокровием» [Monk 1990: 146].