Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Жена Шлика так описывала его подготовку к этому паломничеству (теперь это уже был Оттерталь):

Это было похоже на то, как если бы он готовился к паломничеству к святым местам. Как он мне объяснил с благоговением, Витгенштейн — один из величайших мыслителей современности (цит по [Monk 1990: 258]).

Можно представить себе абсурд ситуации, когда университетский профессор со своими самыми избранными студентами прибыл в резиденцию великого философа, зарабатывающего на хлеб уроками в начальной школе, и им сообщили, что господина учителя нет дома, ибо он в эти часы находится в школе, где исполняет свой служебный долг…

Итак, Шлик был в восторге, когда в феврале 1927 года Гретль пригласила его на ужин, где будет присутствовать… Людвиг Витгенштейн! Правда, тут было очень печальное для Шлика условие: Витгенштейн отказывался обсуждать философские проблемы. Об этом Гретль предупредила Шлика письмом:

Он просит передать Вам самый теплый привет и извинения за то, что чувствует себя совершенно неспособным концентрироваться на логических проблемах, так как весь поглощен той работой, которую делает сейчас и которая отнимает у него всю энергию (имеется в виду постройка дома на Кундмангассе — В. Р.). Он определенно не мог бы встречаться с большим количеством людей. Он чувствует, что если бы Вы были с ним наедине, дорогой профессор Шлик, он, может быть, был бы в состоянии обсуждать такие материи (цит по [Monk 1990: 258]).

После встречи с Витгенштейном, вспоминает жена Шлика, «он возвратился в состоянии экстаза, говорил мало, и я чувствовала, что не надо задавать вопросов». Витгенштейн же на следующий день после встречи со Шликом сказал Энгельманну следующее: «Я думаю, что мы оба сочли друг друга сумасшедшими».

Вскоре после этого Шлик и Витгенштейн стали встречаться для дискуссий регулярно. Согласно Энгельманну, Витгенштейн находил Шлика развитым и понимающим партнером в дискуссии, и более всего потому, что он увидел в Шлике высоко культурную личность (см. [Engelmann 1969: 118] ).

Но Витгенштейн не дал себя уговорить посещать встречи Кружка, он говорил Шлику, что может дискутировать с человеком, только когда тот «держит его руку».

Тем не менее, летом 1927 года Витгенштейн посещал группу, которая встречалась по понедельникам и составляла тщательно отобранную Шликом часть кружка. Сюда входили Фридрих Вайсманн, Герберт Фейгль и Рудольф Карнап. Успех этих встреч был обусловлен тем, что Шлик тщательно контролировал ситуацию. Карнап впоследствии вспоминал:

Перед первой встречей Шлик настоятельно предупредил нас не затевать дискуссии того типа, которые приняты в Кружке, потому что Витгенштейн в таких обстоятельствах этого не захочет. Мы должны были также быть осторожны, задавая вопросы, потому что Витгенштейн очень чувствителен и его легко можно вывести из себя прямым вопросом. Лучше всего было бы дать Витгенштейну говорить, о чем он хочет, а потом с осторожностью задать вопросы, необходимые для дальнейшего прояснения проблемы (цит по [Fann 1967: 34}).

Шлик уговорил Витгенштейна посещать эти встречи, сказав, что дискуссии не будут носить сугубо философский характер, что он может говорить, о чем угодно. Витгенштейн, воспользовавшись этой carte blanche, порой позволял себе просто издеваться над ними. Так, он мог повернуться спиной к собранию и начать читать стихи, подчеркивая этим, — при обсуждении «Трактата», — что гораздо важнее то, что не высказано. Он читал им мистические стихи Робиндраната Тагора, индийского поэта, популярного тогда в Вене. Вскоре членам Кружка стало ясно, что Витгенштейн совершенно не является логическим позитивистом, что его установки во многом противоположны их установкам. Карнап вспоминал:

Когда мы в Кружке читали книгу Витгенштейна, я ошибочно полагал, что его установка по отношению к метафизике была сходной с нашей. Я не обращал особенного внимания на те положения его книги, которые касались мистики, потому что его ощущения и мысли в этой области были слишком отличными по отношению к моим собственным. Лишь персональный контакт с ним помог мне ясно увидеть его установки на этот счет. […]

Его установки и точка зрения на людей и проблемы, даже теоретические проблемы, были скорее похожи на установки художника, нежели ученого; можно даже сказать — на установки пророка или ясновидца. Когда он начинал формулировать свой взгляд на те или иные специальные философские проблемы, мы часто ощущали внутреннюю борьбу, происходившую в нем в эти минуты, посредством которой он пытался выйти к свету из тьмы при помощи интенсивного и болезненного напряжения, выражавшегося на его лице (цит по [Fann: 36] ).

Несмотря на различие темпераментов и установок, Витгенштейн провел с членами Венского кружка ряд интересных дискуссий, посвященных, в частности, статье Рамсея «Основания математики», опубликованной в «Трудах Лондонского Математического общества» в ноябре 1925 года. В этой статье Рамсей нападал на интуитивизм, называя его «большевистской угрозой» (см.: [Monk 1990: 245}). Между тем, именно интуитивизму и, в частности, его основоположнику Броуэру пришлось сыграть решающую роль в возвращении Витгенштейна к философии. В марте 1928 года Броуэр приехал в Вену и прочитал там лекцию «Математика, наука и язык». Витгенштейн был на этой лекции вместе с Гербертом Фейглем. Потом они с ним сидели несколько часов в кафе. Фейгль вспоминал:

Я был поражен той перемене, которая произошла в Витгенштейне в тот вечер. Он стал вдруг чрезвычайно разговорчивым и начал набрасывать в разговоре те идеи, которые были основанием его поздней философии. […] Этот вечер ознаменовал возвращение Витгенштейна к устойчивому интересу к философии и философской деятельности (цит. по [Monk 1990: 249]).

Философская позиция Броуэра была близка «континентальному антирационализму», например, Шопенгауэру, которому Витгенштейн всегда симпатизировал и, в частности, защищал его от критики со стороны Шлика. Витгенштейну были также близки такие черты броуэровой позиции, как отрицание того, что математика нуждается в логике как своем основании (позиция Рассела и самого Витгенштейна времен «Трактата»), отрицание зависимости математики от личности математика, то есть математический номинализм. Математик, по Броуэру, — не первооткрыватель, а креатор: математика — не совокупность фактов, а некая концептуальная конструкция, существующая в сознании ученого.

Эти идеи разбудили, по-видимому, дремавшие в Витгенштейне сходные мысли, которые он начал развивать в своих поздних работах кембриджского периода.

В начале января 1929 года Витгенштейн поехал в Англию, но не подметать улицы, а заниматься философией с Фрэнком Рамсеем.