Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Какой же была жизнь Витгенштейна? Что это был за «персонаж»? Все зависит от контекста, от точки отсчета. Уже при жизни Витгенштейна многие равно достойные люди боготворили его (как Шлик или Рамсей), а многие откровенно не любили (как Чарльз Броуд или отчасти старина Уильям Джонсон: Броуд не мог терпеть Витгенштейна как человека, признавая его философские заслуги, Джонсон — наоборот). Вскоре после смерти Витгенштейна в первых мемуарах о нем, написанных фон Вригтом и Малкольмом, а также в первом биографическом опыте Уильяма Бартли Витгенштейн предстает как противоречивая героическая личность — как герой трагедии, причем пружиной этой трагедии выступает противоречие, возникающее между исключительной личностью и обыденным сознанием, то есть старый романтический конфликт «гений и толпа». Однако в середине 1970-х годов, по-видимому, в связи с кризисом структуралистской парадигмы и постструктуралистским провозглашением «смерти автора» (Барт) такое понимание личности Витгенштейна подверглось «остранению», и в более поздних мемуарах, таких, например, как воспоминания Фани Паскаль или записи разговоров с Витгенштейном Мориса Друри, личность Витгенштейна, вернее ее предшествующая модель, подвергается своеобразной деконструкции. Налет агиографизма либо вовсе убирается, как у Фани Паскаль, которая пишет о Витгенштейне как равная о равном, либо, наоборот, бессознательно педалируется, как у Друри, который, видимо, неосознанно подражая стилистике зачина житийного текста, в начале своего текста говорит о том, что он не достоин писать о таком великом человеке и т. п. В этих поздних мемуарах Витгенштейн предстает как психологически гораздо более сложная личность, в которой были и симпатичные, и смешные, комические черты.

Что же можно сказать о жизни Витгенштейна? Прежде всего, в ней был сюжет в сильном смысле слова. В этом смысле сюжета не было в жизни, например, Канта или Фреге. В русской культуре классическое противопоставление сюжетной и бессюжетной жизней — это противопоставление жизней Пушкина и Лермонтова. В определенном смысле жизнь Витгенштейна подобна роману воспитания, который, в свою очередь, уходит корнями в обряд инициации [Мелетинский 1976]. В этом смысле Витгенштейн порой «валял ваньку» потому, что он и был тем самым сказочным Иванушкой-дурачком, юродивым, который оказывается в результате умнее всех. При таком подходе находят закономерное объяснение и издевательства над членами Венского кружка, и некондиционная одежда, в которой Витгенштейн ходил и по деревне, и по Вене, и по Кембриджу — серые неглаженные брюки, рубашка с открытым воротом и тяжелые ботинки, и его неприятие академического философского круга, и тяготение к «простым людям», и отсутствие академической образованности (он очень гордился тем, что никогда не читал Аристотеля; так сказать, «чукча не читатель, чукча — писатель»).

Что же двигало сюжетом жизни Витгенштейна, какая пружина? По-видимому, это была борьба между некой осененностью свыше, избранностью, и депрессией, так сказать, между здоровым духом и больной душой. В первые десятилетия жизни это принимало характер выживания, причем в парадоксальной форме: Витгенштейн выживал там, где, с точки зрения обыденного сознания, было хуже всего.

Жизнь Витгенштейна как бы состоит из двух половинок, из которых вторая отрицает первую. Первая часть выстраивается вокруг «Логико-философского трактата» и темы самоубийства. Сам «Трактат», судя и по своему эпилогу, и по самой своей нежизнеспособной сложности, носит отчетливо суицидальный характер. Его можно начать понимать, только договорившись с самим собой, что ты его понять не в состоянии. То есть Витгенштейн в этом произведении как бы зашифровал свое влечение к смерти и, «проработав» его (если воспользоваться психоаналитической терминологией), остался жить. Характерно, что жалобы на желание покончить с собой заканчиваются с публикацией «Трактата». Если «Трактат» — темная сторона жизни Витгенштейна, «ян», то «Философские исследования»— это светлая сторона его жизни, «инь». Когда жизнь в личности Витгенштейна победила, он начал описывать жизнь. Именно этим, прежде всего, «Исследования» отличаются от «Трактата»: своим светлым, жизнеутверждающим началом. Отсюда их простота и доступность, «публичность» (значение — это употребление, «индивидуальный язык» невозможен и т. д.). И именно потому, что жизнь — это процесс, а смерть — мгновение, стратегия написания «Исследований» так отличалась от стратегии написания «Трактата»: похоже, все бессознательно делалось Витгенштейном для того, чтобы никогда не закончить это произведение, то есть чтобы жизнь не закончилась смертью. Эта стратегия действительно оптимальная. Витгенштейн продлил себе жизнь в культуре именно «Философскими исследованиями»: бесконечные рукописи и лекции, так или иначе являющиеся подготовительными материалами к «Исследованиям», до сих пор продолжают публиковаться. Можно сказать, Витгенштейн до сих пор продолжает писать, и поэтому сюжет его жизни в культуре все не кончается.

Витгенштейн приехал в Кембридж 18 января 1929 года. Приехал не так, как первый раз в 1911 году, — «плохо говорящим по-английски «немцем»». В этот раз его ждали, в честь него устраивали обеды, он был не просто известным на весь мир мыслителем, он стал, выражаясь современным языком, «культовой фигурой». Поэтому Кейнс, который встречал Витгенштейна на вокзале и у которого он остановился, иронически рапортовал своей жене о приезде Витгенштейна следующим образом:

Ну, Бог прибыл. Я встретил его поездом 5. 15 [Monk 1990: 255] .

Витгенштейн сразу объявил Кейнсу о своем плане оставаться в Кембридже постоянно. Он вообще столько говорил, просто не закрывал рта, что Кейнсу пришлось поставить Витгенштейну условие: говорить с ним не более двух часов в день.

Витгенштейн странно себя чувствовал в Кембридже, ему казалось, что время повернуло вспять и что вновь, как прежде, он не знает, что ждет его впереди.

Как только Витгенштейн появился в Кембридже, Кейнс предпринял попытку вернуть его в лоно «Апостолов». В честь Витгенштейна был дан ужин, на котором присутствовали столпы Общества (среди них — Фрэнк Рамсей!; Кейнс знал, чем приманить Витгенштейна). На этой встрече Витгенштейн был избран почетным членом Общества, по терминологии Апостолов — Ангелом. Конечно, вся эта помпа была неслучайной. Почести, оказанные Витгенштейну, были обусловлены тем, что он стал легендарной личностью в кругу кембриджской элиты, а его «Трактат» — одной из наиболее популярных тем для интеллектуальных дискуссий. Но Витгенштейну, как видно, на все это было наплевать, и он оставался в «апостолах» только из-за того, что среди них находился Рамсей, на которого у Витгенштейна были свои виды: Рамсей оставался единственным человеком, с которым можно было всерьез обсуждать философские проблемы. В первый кембриджский год Рамсей был также и ближайшим другом Витгенштейна. Некоторое время после прибытия в Кембридж Витгенштейн жил у супругов Рамсеев и очень подружился с женой Фрэнка Летисией, подружился настолько, что даже мог обсуждать с ней свои отношения с Маргаритой.