Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Фрэнсис Скиннер приехал в Кембридж в 1930-м году и два года проучился на математическом факультете. Он делал большие успехи, ему давали призы и стипендии, но он увлекся лекциями Витгенштейна, его учением и его личностью, постепенно забросил занятия и полностью посвятил себя работе с Витгенштейном. Фрэнсис стал, пожалуй, самым близким интимным другом Витгенштейна. Когда они подружились, ему было 22 года, Витгенштейну — 42. В 1932 году Витгенштейн написал записку следующего содержания:

В случае моей смерти я бы хотел, чтобы мои фрагменты под общим названием «Философские заметки» были опубликованы с посвящением «Фрэнсису Скиннеру» (цит. по [Monk 1990:365]).

Согласно воспоминаниям современников, Фрэнсис обладал двумя особенно заметными качествами — крайней застенчивостью и бесконечным благородством.

Витгенштейн полностью поглотил личность Фрэнсиса, подавил его своей личностью, и многие сомневались, была ли дружба с Витгенштейном добром или злом для Фрэнсиса.

Фаня Паскаль, человек, относящийся к Витгенштейну нелицеприятно и наиболее объективно, вспоминает:

В скором времени Витгенштейну довелось сыграть в жизни Фрэнсиса определяющую роль, убедив его оставить математику и пойти подмастерьем в Кембриджскую научную инструментальную компанию. «Был ли Витгенштейн для Скиннера благом или злом?» — вот вопрос, который недавно поставила передо мной сестра Фрэнсиса (мемуары Ф. Паскаль впервые опубликованы в 1976 году. — В. Р.), когда я впервые с ней встретилась. Она сдержанно рассказала мне о смятении, охватившем их семью, когда ее брат, замечательный математик и студент Тринити-колледжа, решил все бросить. «Почему, — спрашивала она, — поче му? ». Она рассказывала, как приехала с родителями из Лэтчуорта, чтобы навестить Френсиса, пока он учится в колледже, и как он сбежал по ступеням, шипя на них: «Я занят. У меня доктор Витгенштейн. Мы работаем. Приходите попозже». […]

Свою ужасную застенчивость он преодолевал в тяжелой борьбе. Он мог быть радостным и любил общество. Не ошибусь, если скажу, что он не был способен подумать о ком-нибудь дурно. Он мог и учился быть практичнее, хотя, увы, оставался чересчур бескорыстным, чересчур стеснительным. Его жизнь безмерно обогатилась философией и дружбой Витгенштейна, но духовно, я думаю, он остался верен себе. […]

Когда Фрэнсис в 1935 году стал механиком, Витгенштейн, никогда не обсуждавший со мной его поступков, сказал однажды: «Он никогда не был бы счастлив в академической среде». Возможно, это было верно. Трудящиеся люди были добрее и не столь застенчивы, как люди его класса. Он ходил на вечеринки в «Пай» (компания по производству бытовой радиотехники, электроприборов и электронного оборудования — примечание переводчика воспоминаний Ф. Паскаль — В. Р.), куда перешел из Кембриджской научной инструментальной компании, и участвовал в общем веселье, даже танцевал. Но вопрос о том, было ли у Витгенштейна право влиять на молодого человека в столь далеко идущих практических решениях только потому, что ему это было дано, остается открытым. Знаю, что ставить так вопрос — значит, с точки зрения Витгенштейна, говорить «бессмыслицу» [Паскаль 1993: 109–111].

Фрэнсис был единственным человеком в Кембридже, кого Витгенштейн называл по имени, в том числе говоря о нем в третьем лице. Сохранились письма Скиннера, письма влюбленного и глубоко любящего человека.

25 марта 1933 года:

Дорогой Людвиг,

Я много думал о тебе с тех пор, как мы расстались в последнюю субботу. Я надеюсь, что думал о тебе правильно. Когда мы говорили о чемодане, который дала тебе твоя сестра, я несколько раз улыбнулся, а ты сказал, что можешь видеть, что это не была добрая улыбка. Иногда, когда я думаю о тебе, я улыбаюсь такой же улыбкой. Я всегда знал, что это нехорошо так улыбаться, потому что всегда отмечал эту улыбку в своем сознании, но я не знал, что это недобрая улыбка.

…Я несколько дней живу на острове на Канале, некоторые здесь говорят по-французски. Я помню, как я однажды спросил у тебя, говоришь ли ты по-французски, и ты сказал мне, что учился французскому языку в детстве, когда у тебя была учительница, молодая женщина, которая жила в вашем доме и была очень хорошей. Когда я об этом подумал этим утром, я решил, что тебе будет приятно узнать, как я радовался, вспоминая о тех вещах, о которых ты мне рассказывал [Monk 1990: 332–333].

Во время каникул, когда Витгенштейн уезжал из Кембриджа, Фрэнсис очень страдал и скучал без него. «Я чувствую, что ты очень далеко, писал он Витгенштейну, и я стремлюсь быть снова ближе к тебе». Жизнь Фрэнсиса в Кембридже без Витгенштейна была скучной и безрадостной, он охладевал к работе на фабрике, к занятиям философией, жил, как во сне, и писал письма Людвигу. Витгенштейн был центром его жизни. Звездными часами Фрэнсиса были те часы, когда Витгенштейн диктовал ему в 1935–1936 годы «Коричневую книгу». Он не был простым стенографистом. И хотя мыслителем он тоже не был (в записках Друри рассказывается эпизод, когда Витгенштейн говорит, что не может себе представить Фрэнсиса в позе роденовского мыслителя), но иногда к его замечаниям Витгенштейн, вероятно, все же прислушивался, пусть даже эти замечания были полувысказаны, выражались в форме мягкого огорчения или протеста: «Да, но…» [Паскаль 1993].

В 1936 году Фрэнсис собирался присоединиться к интернациональной бригаде республиканцев, воюющих против режима Франко в Испании. Его не взяли. В детстве он болел остеомиелитом и у него была удалена часть кости ноги, что сделало его на всю жизнь увечным и зависимым от новых опасных приступов. В 1941 году он тяжело заболел полимиелитом и (из-за отсутствия современных антибиотиков) умер. Это был третий друг Витгенштейна, умерший молодым (Пинсент погиб на войне в 1919-м, Рамсей умер в 1930-м).

На похоронах, — вспоминает Фаня Паскаль со слов сестры Фрэнсиса, — Витгенштейн выглядел «более подавленным, чем всегда». Вряд ли, полагает она (сестра Фрэнсиса, миссис Траскотт — В. Р.), ее родители стали с ним разговаривать; и с людьми он общался (по ее словам), как «испуганное дикое животное». После похорон к ним домой он не поехал, а некоторое время спустя она видела, как он с «довольно диким» видом гулял по Летчуорту с доктором Барнеби, — наставником Тринити [Паскаль 1993: 113].

Как известно, канонический вариант «Философских исследований» начинается с цитаты из «Исповеди» Св. Августина. И хотя в этом фрагменте речь идет о том, как автор в детстве изучал язык, сам факт наличия в начале современного сочинения по философии языка цитаты из сочинения авторитетного отца церкви многозначителен. Действительно, «Исповедь» Августина была одним из любимых философских сочинений Витгенштейна. В этом произведении, как и у позднего Витгенштейна, обсуждение сложнейших философских проблем сочетается с напряженными интимными размышлениями; ясность и искренность — эти два слова, полностью определяющие философскую и человеческую позицию Витгенштейна, можно отнести и к Августину.