Вадим Руднев - Божественный Людвиг. Витгенштейн: Формы жизни

Представим себе такой случай. Я хочу запечатлеть в дневнике какое-то время от времени испытываемое мною ощущение. Для этого я ассоциирую его со знаком 0 и записываю в календаре этот знак всякий раз, когда испытываю такое ощущение. —

Прежде всего замечу, что нельзя дать какую-либо дефиницию подобного знака. — Но сам для себя я же могу дать ему какое-то указательное определение! — Каким образом? Разве я в состоянии указывать на ощущение? — В обычном смысле — нет. Но, произнося или записывая знак, я сосредоточиваю свое внимание на ощущении — и таким образом как бы указываю на него в своем внутренем мире. — Но что толку в этой церемонии? […] ведь в данном случае я не располагаю никаким критерием правильности. Так и тянет сказать: правильно то, что мне всегда представляется правильным. А это означает лишь, что здесь не может идти речь о «правильности» [Витгенштейн 1994: 171, 174–175].

Когда-то еще в деревне Витгенштейн рассказывал детям историю, как волчица выкормила ребенка. И когда его нашли, он был похож во всем на человека, кроме одного — он не умел говорить. Язык — социальное явление, к такому тривиальному выводу Витгенштейн приходит столь окольными путями. И в определенном смысле это было его кредо: вопросы интереснее ответов.

Но проблема индивидуального языка имеет еще одни аспект. Она имеет отношение к проблеме того, может ли знать человек об ощущениях другого человека. То есть, например, если один человек говорит: «Мне так больно!», то, как предполагает Витгенштейн, другой человек не может знать как больно другому, какие именно ощущения он испытывает, хотя они как будто говорят на одном языке. Но это равносильно тому, что индивидуальный язык существует. Последние идеи связаны с характерной для XX века проблематикой метафизических поисков границы между Я и Другим. Например, очень сходная проблематика обсуждается в книге M. M. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» [Бахтин 1963].

Чрезвычайно точно проблематику индивидуального языка почувствовал ученик Витгенштейна Норман Малкольм, который в своей книге «Сновидение» [Малкольм 1993] подчеркивает, что сновидение является разновидностью индивидуального языка, то есть феноменологически как бы и не существует вовсе. В последнем смысле существуют только рассказы о сновидениях, которые, по мнению Малкольма, и сформировали в языке понятие сновидения.

Витгенштейну принадлежит такая, давно ставшая знаменитой фраза: Какова твоя цель в философии? — Показать мухе выход из мухоловки.

Что это значит? Прежде всего здесь выражена мысль о практической направленности философии, ее направленности на анализ обыденного языка. На вскрытие его шероховатостей, но отнюдь не на исправление их. Когда философы-позитивисты и сам ранний Витгенштейн стремились построить идеальный язык, это было равнозначно тому, что они упрятывали муху в мухоловку. Показать мухе выход из мухоловки и означает показать, что обыденный язык является единственно возможным. Тогда мухоловка сама собой раскроется. Витгенштейн писал:

599… Философия утверждает лишь то, что признает каждый.

600. Разве все, что нас не удивляет, производит впечатление чего-то неприметного? Разве обычное всегда создает впечатление обычности?

601. Помню ли я — говоря об этом столе, — что данный предмет называется «столом»?

602. Если бы меня спросили: «Узнал ли ты свой письменный стол, войдя сегодня утром в свою комнату?» — я бы без сомнений ответил «Конечно!». И все же утверждение: при этом происходил процесс узнавания — сбивало бы с толку. Письменный стол, естественно, не был для меня неожиданностью; увидев его я не удивился, как удивился бы, если бы там стоял другой стол или же какой-то предмет незнакомого вида.

603. Никто не скажет, что всякий раз, когда я вхожу в свою комнату, попадаю в привычное окружение, развертывается процесс узнавания всего, что я вижу и уже видел сотни раз [Витгенштейн 1994:242].

В этом смысле философия, по Витгенштейну, подобна идее остранения, воплощенной в творчестве Л. Н. Толстого и исследованной Виктором Шкловским, которая состоит в том, что на простые обыденные вещи художник смотрит необычными глазами, например, глазами коня Холстомера.

Практический характер, который стремился придать своей философии Витгенштейн, неожиданным образом связывает ее с марксизмом, который также огромную роль придавал практике. Вспомним знаменитое изречение из «Тезисов о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Развернутому сопоставлению философии Витгенштейна и Маркса посвящена книга [Rubinstein 1981].

Витгенштейну принадлежит также следующая фраза в ФИ:

Философия лечит язык. Как болезнь.

Витгенштейн много раз утверждал, что между его подходом и подходом Фрейда имеется определенное сходство. Он, как мы помним, даже называл Фрейда своим учителем. В наибольшей степени это сходство имеет место между витгенштейновской теорией семейных сходств и фрейдовским методом свободных ассоциаций, когда Фрейд предлагал пациенту говорить все, что ему придет в голову и, ловя определенные оговорки, ошибки речи, недоговоренности и мотивно суммируя их, восстанавливал по ним корни заболевания (наиболее ярко этот метод описан Фрейдом в книге «Психопатология обыденной жизни» [Фрейд 1990].

Витгенштейн, по мнению А. Ф. Грязнова, рассматривал психоанализ как своего рода языковую игру, таящую немало практических возможностей [Грязное 1991а: 18].

Один из учеников Витгенштейна и основателей метода лингвистической терапии Морис Лазерович интерпретировал терапевтические особенности философии позднего Витгенштейна как лечение старой философии методом философии обыденного языка:

Философская теория есть, в сущности, бессознательно сконструированный семантический обман. Лингвистический анализ, благодаря процессу, который может быть описан как семантическая размаскировка, проясняет то, что философ делает со словами, когда он выдвигает свою теорию и аргументирует в ее пользу (цит. по [Грязнов 1991: 20]).

По мнению же главного основоположника лингвистической терапии Джона Уиздома, философ, подвергающий анализу обыденный язык, сам изменяет свое сознание, как бы выздоравливает под его воздействием, подобно тому, как психоаналитик нередко сам выздоравливает, проводя сеанс психоанализа [Wisdom 1953] (см. также [Руднев 1994с]).

Однако и «витгенштейно-марксизм», и лингвафилософия стали уже достоянием истории философии. Наиболее важная лингвафилософская теория, которая берет начало в ФИ, это теория речевых актов Дж. Остина и Дж. Серля. Рассмотрим следующий фрагмент из ФИ: