Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

XXVIII. (1) «Вы верно думаете и говорите, ты, Гуарино, и ты, Бернери, – замечает Кандидо. – Поэтому мы были бы виноваты, если б Антонио в темноте не проводили бы домой и не оказали такую честь столь святой речи и не воздали по крайней мере эту благодарность за такое высокое благодеяние». Как только он это сказал, все мы, одобряя мнение Кандидо, поднялись, и Брипи [говорит]: «Кандидо еще раз дал прекрасный совет, и тебе, Антонио, подобает, как до сих пор ты и делал, такому мужу повиноваться [и почитать его], особенно в деле, которое не требует от тебя усилий, но делает тебе честь. (2) Ро же сопротивляется и говорит, что будет неприлично, чтобы его провожали такие мужи; они не почет ему воздают, но позором покрывают, и из-за Кандидо, который этого более всего требовал, он более всего и задерживается». – «Но разве, – говорит Кандидо – ты не сможешь или не потерпишь быть побежденным всеми нами в столь ничтожном деле, когда тобой побеждены два высоких мужа и в деле, и в большем споре, столь значительном?» Тогда все вместе доказывают, настаивают, говорят, что не время спорить, так что Ро не позволено было не только сопротивляться, но даже ответить среди стольких шумящих. (3) Видя это, Ро говорит: «Вот вы меня вторично вынуждаете и почти силу применяете. Но я утешаюсь тем, что на моей речи никто, кроме вас немногих, хотя и ученейших, однако очень близких [мне людей], не присутствовал, и теперь в темноте этой необычности [сопровождения Ро] никто особенно не сможет поражаться». – «Но даже это тебя не спасет, – говорит Маффео. – Ведь и те речь твою сделают известной (а я и Катон, поскольку [в ней] имеется кое-что против нас, будем молчать), и я не позволю, чтобы путь твой был в темноте. Эй, послушай, Сималио, позови Доро и Сириско! Каждый с двумя факелами пойдите впереди этих знатных мужей. Поторопись! Я желал бы, чтобы здесь рядом были кифаристы и флейтисты, которых я бы действительно пригласил, дабы они сопровождали тебя, возвращающегося с обеда, как Г. Дуилия 101. Разве меньший труд, чем победить карфагенян в морской битве, [в том, чтобы] еще раз опровергнуть или подтвердить с помощью новых доводов противоположные позиции, другими тщательно исследованные, мало того, сделать и то и другое. Поэтому не переноси этот почет, если только это почет, с трудом и не сопротивляйся и не противоречь [нам] всем». (4) Тогда Ро, улыбаясь, говорит: «Ты не перестаешь шутить, Маффео, и насмехаться над друзьями». И тут прибыли со светильниками трое слуг. И Маффео: «Что мы стоим? Поспешим! Мы уже поспорили более чем достаточно и провели этот день за разговором, неужели мы хотим, если богам угодно, и ночь провести?» (5) «Когда ты, Веджо, – говорит Ро, – наносишь мне обиду так открыто, я не потерплю, однако, чтобы ты оскорблял друзей безнаказанно. Если я у вас пользуюсь каким-то влиянием, лучшие и превосходнейшие мужи, как вы это показываете, окажите мне такое благодеяние: прикажите этому остаться в лагерях и не выходить из палатки. Я до сих пор опасаюсь от этого человека, если он с нами отправится, на улице какого-то оскорбления». Тогда все: «Конечно же мы приказываем тебе, Маффео, и повелеваем остаться у себя дома и освобождаем тебя от этой обязанности». (6) «Неужели, – говорит Маффео, – ты сердишься на друга, Антонио? Ты говоришь, что чего-то опасаешься от меня на улице. Ты, может быть, боишься, что я буду петь или играть на кифаре, чем, как ты знаешь, я много занимался, и этими звуками я воздам тебе вместо флейт Дуилия? И даже вы, серьезные и добрые мужи, запрещаете, не говорю, другу, но кому угодно выходить из [его] дому? По этому делу возбуждается иск о нанесении оскорбления, и внутри моего дома вы применяете силу, если только попадает под положение об оскорблении запрет мне выходить из сада и применение силы в парке. Молчу, что вы обедали у меня в этом же самом садике и парке. Ну, да ладно, Ро, и твоему желанию надо уступить, и тем мужам, коли они просят, повиноваться. Итак, идите, благополучные, идите, счастливые». (7) «И ты также, Маффео, будь здоров», – ответили мы.

Когда же мы проводили Ро до конвента Св. Франциска, нам с моим Антонио было велено остаться, так как наше жилище было напротив и почти прилегало к монастырю, и, отпустив слуг Веджо, каждый из слуг остальных взял по факелу и, попрощавшись друг с другом, – с одной стороны, Бернери и Кандидо, живущие вместе, с другой – Катон и Гуарино, затем Джузеппе, наконец, Джованни Марко, – [все] возвратились к себе домой, испытывая наивысшее удовольствие от речи Антония. Благодарение Богу! О свободе воли: к епископу илеридскому гарсии

Более всего, о Гарсия, наиученейший и превосходнейший из епископов, я бы хотел и всячески бы просил, чтобы как христиане вообще, так и те, которые именуются богословами, не приписывали бы столь важного значения философии, не тратили бы на нее столько труда, не делали бы ее почти ровней и сестрой, чтобы не сказать покровительницей богословия. Ибо мне представляется, что они имеют весьма ложное представление о нашей религии, когда думают, что она нуждается в помощи философии; менее всего это делали те последователи апостолов и поистине столпы в храме Божьем, чьи труды привлекают внимание уже на протяжении многих столетий 1. И бесспорно, если мы внимательно посмотрим на все бывшие в то время ереси, то увидим, что слишком многие из них (т. е. почти все) возникли вследствие философских учений, так что философия не только не была полезна святейшей религии, но даже в высшей степени вредна 2. Но те, о которых я говорю, превозносят ее за пригодность в деле искоренения ересей, хотя скорее она является их рассадником; они не понимают, что обвиняют в невежестве самое благочестивейшую древность, которая не имела оружия философии в боях с ересями и часто решительнее всего боролась с самой философией, осудив ее, подобно Тарквинию, на изгнание и не оставив дороги назад 3. Так ли эти люди были невежественны и безоружны? И каким образом они подчинили своей власти столь большую часть мира? Вы же, обладающие таким оружием, не можете даже защитить, – увы, дело постыдное и достойное слез, – то, что они оставили как бы в наследство вам. Итак, в чем же причина того, что вы не хотите идти по стопам великих? Если для этого нет основания, следует, в самом деле, внедрять их авторитет и влияние, чтобы лучше подражали этому, нежели вступали на новый путь. Отвратительным и достойным презрения считаю я врача, который хочет лечить больного, используя не уже испытанные лекарства, а новые и не проверенные на опыте, и моряка, который более расположен держать непривычный путь, нежели тот, по которому другие приплывают с невредимым кораблем и товарами. Итак, вы дошли до такого невежества, что считаете невозможным для кого-либо стать богословом, если он не будет знать предписаний философии и не изучит ее наитщательнейшим образом, в то же время вы считаете глупцами тех, кто прежде либо не знал ее, либо не желал знать. О времена, о нравы! Некогда ни гражданину, ни чужеземцу не подобало перед римским сенатом говорить на иноземном наречии, но только на природном [языке] этого города; а вы, кого можно назвать сенаторами республики Христовой, находите удовольствие в произнесении и слушании речей языческих, а не церковных 4. Но мне еще во многих местах представится случай высказаться против Других; в настоящем же [сочинении] мы хотим показать, что Боэций 5, ни по какой иной причине, кроме той, что был чрезмерным поклонником философии, не так, как должно, рассуждал о свободе воли в пятой книге «Утешения».