Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

Рассмотрим эту теорию немного подробнее.

Во-первых, субъект у Лакана — это всегда “субъект бессознательного”, то есть субъект, смещенный по отношению к себе самому и представляющий из себя не “реальную” вещь, а символическую инстанцию (наполняемую иногда фантазматическими образами). Во-вторых, субъект формируется в результате “кастрации”. Имеется в виду не физическая кастрация, а фантазия о ней, порождающая у индивида тревогу. Этой фантазии оказывается достаточно, чтобы в определенный момент ребенок “принял” свою кастрацию, то есть невозможность непосредственной реализации желаний.

Фантазм кастрации становится фигурой для объективно неполной автономии человеческого существа в мире, для его претензии на все и для угрозы, исходящей от мира. Первый “такт” кастрации заключается в том, что ребенок обнаруживает кастрацию матери — и принимает ее (потом он боится, что эта процедура по аналогии будет применена и к нему) [96]. Отсюда рождается половое желание — женщина воспринимается как носитель некого “антифаллоса”. Однако сам факт кастрации женщины с самого начала был под вопросом, и поэтому его принятие субъектом не означает безоговорочной уверенности — субъект то и дело возвращается к точке принятия кастрации матери в своем бессознательном, и с этим, как показал Фрейд, связан феномен фетишизма — фетиш (мех, нижнее белье, ступня или сапог) обозначает момент, непосредственно предшествующий обнаружению женской кастрации.

“Кастрация” — это фантазм негативации фаллоса, который Лакан обозначает отрицательным числом — ϕ [97]. Согласно этой фантазии, женщина кастрирована, и поэтому у нее нет фаллоса — хотя это не имеет отношения к действительности, в которой фаллоса у нее не было и не должно было быть (любой зародыш сначала рождается с женскими половыми органами). Мы вводим кастрацию в некую фаллическую экономику (или “диалектику природы”), делаем отрицательной функцией. И применяем к себе, будь мы мужчины или женщины.

С точки зрения Лакана, кастрация — это отказ от наслаждения, который обеспечивает субъективацию человека и поддерживает его желание. Только “кастрированный” таким образом индивид может стать потом более или менее успешно социализированным, то есть отличать свои фантазии от действительности, с одной стороны, а с другой, “узнавать” некоторые объекты как объекты желания. Последнее возможно потому, что кастрация, по Лакану, содержит как негативный, так и позитивный результат. Субъект “узнает” об отделимости фаллоса, одной из своих “выдающихся” частей, и наряду с фантазмом раны и опустошения у него возникает фантазм отдельного объекта, как бы подвешенного в воздухе и странствующего. Лакан называет такой объект objet petit a . В дальнейшем, в половых отношениях, возникают две основные субъективные позиции — обладание объектом и фантазия о кастрированном существе, которое в нем нуждается (мужчина), и нарциссическая идентификация с объектом (я — объект желания, фаллос).

Еще одним сложным моментом в логике кастрации является амбивалентность собственно кастрации и потери желания, так называемого афанисиса . Эти две фантазии очень часто соединены. Однако кастрация пусть окольным путем, но поддерживает, конституирует желание, в то время как афанисис его убивает. Афанисис может стать эксцессом кастрации, так же как гибель девочки эсесерши становится эксцессом рытья котлована. Поэтому дисбаланс в функции кастрации может привести к депрессии и меланхолии — призванная порождать желание, опустошающая, негативная страсть может разрушить, а не просто отделить, объект и надолго “застрять” на отрицательной стадии.

Это изложение позволяет нам обнаружить в текстах Платонова новый пласт, указывающий на его буквальную близость теориям Фрейда и Лакана и тем феноменам, с которыми они работали. Хотя Платонов был знаком с творчеством Фрейда [98], которое в 1920-е годы считалось в России перспективным для осмысления революционной субъективности, вряд ли только этим можно объяснить насыщенность его прозы сексуальными мотивами. Скорее, дело в том, что событие революции и связанные с ним шок и меланхолия вызывают в бессознательном индивидуального человека память об открытии полового различия — раннем событии его собственной жизни, верность которому — неослабевающую (при возможном ослабевании чисто физического возбуждения) страсть к противоположному полу — он через эту жизнь проносит.

Платонов просто одержим фантазмом кастрации женщины. В одном только “Чевенгуре” этот мотив повторяется пять раз. Например: “Паровоз никакой пылинки не любит: машина, брат, это — барышня… Женщина уж не годится — с лишним отверстием машина не пойдет…” Или (когда в “Чевенгуре” расстреливают буржуев): “Их бы тоже надо кончить, товарищ Пиюся! — посоветовал чекист. — Зачем, голова? Главный член у них отрублен!” [99]

“Евнух души” — не только холодный наблюдатель (каким он предстает в интерпретации В. Подороги), но и кастрат, продукт негативации и опустошения. А известная критика секса, которую Платонов наследует у Федорова (но которая не мешает ему постоянно изображать малоуспешные сексуальные отношения своих героев), связана с боязнью и завороженностью кастрирующей силой женщины.

Опытными руками Дванов ласкал Феклу Степановну, словно заранее научившись. Наконец руки его замерли в испуге и удивлении.

— Чего ты? — близким шумным голосом прошептала Фекла Степановна. — Это у всех одинаковое” [100].

Отметим, во-первых, что сцена любви между Двановым и Феклой Степановной происходит именно на отрезке, который наблюдает “евнух души”, а сам Дванов не сознает. Во-вторых, обратим внимание на тонкую аллюзивную игру, идущую в цитируемом отрывке. “Это у всех одинаковое” ближайшим образом означает, что Фекла отвергает удивление Дванова, прозаизирует половой акт, потому что половые органы у всех женщин более или менее идентичны. Однако на буквальном уровне текст утверждает прямо обратное — а именно, что половые органы одинаковы у всех и, следовательно, Дванов находит у Феклы Степановны половой член, что и объясняет его удивление. На бессознательном уровне подтекста, Дванов здесь встречается с фаллической матерью, впадает в состояние, предшествующее принятию кастрации. Потому “евнух души” и блокирует его сознанию доступ к этому травматическому и прекрасному фантазму. Нетрудно увидеть в этом моменте параллель с логикой утопизма, развиваемой в “Чевенгуре”: реализация утопии — это разоблачение наготы мира и разочарование в фантазме фаллической матери (именно в “Чевенгуре” звучит “главный член у них отрублен”). В свою очередь, частое избегание и осуждение полового акта героями Платонова, наряду с трогательными и любовно описываемыми образами женщин как решительных, активных субъектов революции, может означать то же самое — сакрализацию женщины в ее амбивалентности и боязнь обнаружить ее кастрацию. Другими словами, Платонов — фетишист .