Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

Бландин Кригель, в своей недавней книге Правовое государство или империя? [35], выступает с консервативно-либеральных позиций и представляет новую историю как борьбу двух разнонаправленных принципов: империализма и этатизма. Кригель защищает идею государства, утверждая ее республиканские корни. Теория республиканского происхождения государства, развиваемая в основном во Франции, противостоит попыткам немецких консерваторов 19–20 вв. (Гирке, Еллинека, раннего Канторовича) вывести современное государство из имперского принципа. Поздний Канторович заходит даже дальше и изображает государство, в котором он видит теперь исток тоталитаризма, как теократическое извращении имперской политической формы. Вчера немцы, а сегодня англо-американцы ведут подрывную пропаганду и политику империи.

Но самое интересное — в философском обосновании Кригель противоречия между правовым государством и империей. Хотя обычно республиканизм, нововременное право считаются торжеством освобождающейся субъективности от оков религии и тирании, Кригель, наоборот, рассматривает правовое государство как торжество естественного права (!), в духе Локка, а империю вместе с революцией относит к подрывному индивидуализму и субъективизму Модерна. Таким образом, она выворачивает тезис Негри и Хардта: империя и революция оказываются субъектом, а правовое государство — субстанцией! Аргументы Кригель и Негри с Хардтом, соответственно, перекрещены по способу хиазма. В действительности вся философия государства, классического субъекта, строится на диалектике, взаимоперетекании субъекта и субстанции (народа и нации, политики и экономики и т. д.). По-видимому, неклассичность революции и империи заключается в дисбалансе между субъектом и субстанцией, и даже разрывом их отношений.

У нас в России, где сегодня доминируют консерваторы разных сортов, понятие империи применяется весьма активно — и в применении к США, и в применении к России. Уже упомянутый авантюристический индивидуализм общества, в совокупности с частыми ударами по престижу государства, подпитывает геополитические и историософские построения, не считающиеся со спецификой Нового Времени, секуляризации, капитализма и т. д. Эти консервативные утопии пока более привлекательны у нас, чем утопия Негри и Хардта — космополитический мир, лишенный исторической конкретности, но зато наполненный мистическим энтузиазмом. У большинства же вызывает отторжение вообще любая утопия — но с точкой зрения будущего теряется и способность к критическому анализу настоящего.

6. Заключение.

В целом, возвращение к вопросу об империи — о власти, о пространстве, о действии и об отчуждении — является важной тенденцией нашего времени. Как и сама империя, этот возврат не может быть буквальным консервативным откатом к "доброму старому" языку господства и насилия. Возрождение римской империи конститутивно для Нового времени. Как "империя", так и "революция" формулируют историческую программу Нового времени: возрождение и открытие мира, любовь к дальнему и отдаление от себя. Сегодня вновь обостряется основное противоречие Нового Времени. С одной стороны, эмансипация материального мира, его буржуазное одомашнивание и технический контроль. С другой, открытие странного, бесчеловечного, чужого мира, вторжение в него, и его ответное вторжение в человека [36]. Книга Негри и Хардта колеблется в зазоре между этими двумя парадигмами.

В связи с этим в книге проступает ведущая политико-практическая альтернатива революционных сил современности: предоставить наконец человеку свободу преобразования себя и мира или бороться с ним же самим ради его освобождения. Конечно, человек должен отдаться своему спонтанному могуществу. Но, во-первых, сосредоточено ли это могущество в нем самом, или оно распределено между ним и теми внешними силами (другими людьми, мирами), которые наблюдают за ним и призывают выйти за собственные пределы? Во-вторых, можно ли построить общество на созидательной силе, не институционализовав его саморазрушительные тенденции, автоиммунные силы (то есть возможна ли свободная сила без постоянной готовностиспособности отказаться от свободы)??)

Негри и Хардт считают, что можно (занимая тем самым принципиально анархические позиции). Автор этой статьи считает по-другому, но он, бесспорно, солидарен с явственно выраженной в их книге волей — будить в людях те могучие силы, которые пока только шевелятся в них подобно сновидениям [37]

Основной тезис этой работы таков: событие разрушения «социалистического» режима и советского государства, начавшееся в 1985 году и продолжающееся до сих пор, следует называть революцией . По своему историческому, политическому и философскому значению это событие относится к ряду европейских революций, начавшихся, самое позднее, в 1789 году во Франции и восходящих к Реформации западного христианства, берущей отсчет с XV–XVI веков. Ход и положение дел в постсоветской России на протяжении последних пятнадцати лет воспроизводят в своих основных чертах внутреннее развитие революций прошлого [1]. Но моя задача не в том, чтобы отнести текущее событие к той или иной классификации, а в том, чтобы указать на ее принадлежность к единому и единичному, но открытому и незавершенному событию: европейской революции , которая уже Прудоном и Марксом была обозначена как перманентная . История революций не сводится к простому воспроизведению одинаковых феноменов или (по вульгарно-марксистской модели) к последовательности закономерных стадий. Она составляет серию освободительных движений, не достигающих своей (бесконечной) цели, обрывающихся на полпути, которые следующая волна истории подхватывает и радикализует, чтобы снова споткнуться и откатиться назад со всей своей мощью (революция в этом смысле напоминает прибой ).

Ключевыми моментами в определении революции являются:

1. Свержение сакрализованной власти и следующая за ней секуляризация .

А. «Секуляризация», в собственном смысле, означает экспроприацию церковных земель. В России тот же процесс принял форму «приватизации» как общего направления политики, эмансипации частной сферы от теократического государства.

Б. И для Французской, и для нашей революции ключевым направлением была война с привилегиями , характерными для феодального права. Ж. Батай, в полемике с вульгарно-марксистской традицией, замечает, что все революции Нового времени произошли против феодальных пережитков и ни одно восстание не было направлено собственно против буржуазии [2]. Это верное замечание иллюстрирует понятие перманентной революции, в соответствии с которым борьба с феодализмом и с замаскированным экономическим господством буржуазии составляет одну и ту же непрерывную борьбу.