Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

— В-третьих, империя (как и многие другие термины, означающие власть — в частности, само русское слово "власть", "волость") традиционно связывается с контролем над пространством. Империя отличается от государства, помимо прочего, своими размерами, своей открытостью вовне, то есть постоянной экспансией. Государство территориально , империя же пространственна . Пространство должно основываться на некотором опыте впускающей пустоты, на опыте падения предела. Для Негри и Хардта постмодернистской пустыней смысла является именно Империя

— В-четвертых, империя традиционно связывается с определенной формой праксиса . Империя — это политический организм, который, чтобы выжить, должен находиться в постоянном движении, прежде всего в процессе территориальной экспансии. Этот образ идет уже от описания афинского империализма у Фукидида и доминирует во всех серьезных теориях имперской власти. Мы упоминали, что он хорошо описывает и движение капитала . Империя есть режим постоянного действия. В этом отношении она является концентрированным выражением европейской метафизики, и особенно Нового Времени — действие, деятельность здесь всегда было высшей ценностью. Но деятельность бывает разная. Она может пониматься как интенсивная полнота раскрытия, может — как негативная, революционная трансценденция, трансгрессия, а может — как инициатива, начинание, будь то творчество или предприятие. Греческое слово "архе" (начало) означало "власть" именно в смысле "империи". Негри и Хардт понимают деятельность в последнем смысле, но если постоянная нестабильная, аритмичная экспансия товаров, капиталов, "ценностей" не кажется им особенно симпатичной, то созидательная "активность" трудящихся множеств (в том числе политическое созидание) кажется им высшей ценностью. И в том, и в другом случае мы имеем культ постоянной продуктивной самодеятельности, обе составляющие которого хорошо знакомы любому читателю этой книги. Современный ученый, например, должен все время порождать "проекты", изобретать "идеи" и публиковать книги, а современный предприниматель все чаще говорит о своей работе в терминах фильмов о войне — поэтому такой читатель легко идентифицируется как с имперским захватническим ражем, так и с гуманистическим культом творчества. Фактически, Негри и Хардт соблазняют читателя-карьериста идентификацией с "империей", действующей подобно ему, но в больших масштабах, но сразу же утешают его моральное самосознание, пообещав то же самое, но без отчуждения и эксплуатации. Подобная идентификация, изоморфизм индивидуального опыта с "коллективным" не являются знаком "воображаемости" империи — это скорее механизм легитимации, подобный репрезентации, действующей в государстве. Гегель выводит государственную власть из идентификации суверенной решительности индивида с суверенной решительностью государства. Негри и Хардт противопоставляют гегелевскому пониманию действия как негативной трансгрессии понятие о деятельности как о продуктивной экспансии.

5. Возобновление дискуссии об империи в последнее десятилетие.

Итак, империя напоминает о себе. Все указывает на то, что это понятие является не архаическим пережитком деспотизма, а одной из основных политических форм Нового Времени, наряду с государством и революцией. После 11 сентября разговоры об империи стали вестись повсеместно. Британский историк Найл Фергюсон, в своей книге Империя. Становление и упадок мирового порядка и уроки для глобальной власти [29], попытался оправдать экспансионистскую политику США, напомнив об относительно либеральной и цивилизующей роли Британской империи, у которой США перехватили инициативу, но проводят имперскую политику слишком нерешительно. В январе 2003 г., в приложении к газете New York Times, New York Times Magazine, политолог и публицист либерального толка Майкл Игнатьефф опубликовал статью "Бремя", в которой поддержал намерение администрации Буша вторгнуться в Ирак и призвал признать имперскую сущность американской державы — в то же время называя ее империей "лайт" и указывая на необходимость самоограничения: в отличие от Негри и Хардта Игнатьефф не считает, что границы новой империи совпадают с границами мира. Отсылка к империи служит здесь, чтобы внести реализм в утопический морализм бушевской администрации [30]. Смелость этих и других авторов, предложивших отказаться от политкорректного (либерального и часто лицемерного) непризнания отношений господства, вызвала большую дискуссию, но в основном не была поддержана американскими консервативными идеологами и самим президентом [31]. В США термин "империя" используется преимущественно для критики политики Буша (см. например В. Кларк [32]).

Перед лицом нарастающих противоречий между США и континентальной Европой, многие европейские политические мыслители стали использовать термин "империя" в полемике с американской политической моделью. Некоторые из них не согласны отдавать США гегемонию, и предполагают строить альтернативную мировую империю в Европе. Так, Ульрих Бек и Эдгар Гранде, в своей недавней книге "Космополитическая Европа" [33], позитивно оценивают идею империи и называют Европейское сообщество "космополитической империей" (США при этом вообще не упоминается). Бек и Гранде согласны с Негри и Хардтом в том, что эта новая империя (принадлежащая, правда, не постмодерну, а "второму Модерну") отличается от империй древности и от колониальных империй Нового Времени. Однако имперский космополитизм, с их точки зрения, может быть не только деспотическим, но и эмансипирующим, направленным на создание и расширение "свободных пространств" [34]Признавая невозможность воссоздания на имперском, европейском уровне демократии по типу национального государства, Бек и Гранде указывают тем не менее на пути демократизации "космополитической Европы": "принцип интервенции" (поощрение прямого участия граждан в политических инициативах, а также инициированных снизу общеевропейских референдумов), "принцип включения" (возможности участия в политике для граждан и организаций неевропейских государств), "стратегии признания инаковости" (такие как право "квалифицированного" вето и пр.) и "стратегии контроля" за бюрократическими структурами за счет системы разделения властей.

Ряд европейских политических теоретиков противопоставляет "имперскую" логику США "республиканской" или попросту "этатистской" логике Европы. Они не согласны с историцистским тезисом авторов Империи об отмирании суверенного государства и переходе к новой, более прогрессивной имперской форме. Многие европейские авторы упрекают Негри и Хардта в скрытой апологетике американского империализма. С точки зрения этих европейцев, государство и суверенитет остаются важнейшими горизонтами современности, которые с самого начала противостояли имперской логике.