Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

Эссе Клейста «О том, как постепенно составляется мысль, когда говоришь» затрагивает спонтанность с иной стороны. В нем в частности рассказывается о графе Мирабо, который во время Французской революции, будучи лидером либеральной партии, начал речь, желая примирить стороны, а закончил, неожиданно для себя, «штыками»:

«Я думаю, что иной великий оратор, открывши рот, еще не знал, что он скажет. Но уверенность, что нужное изобилие мыслей он так или иначе извлечет из обстоятельств и из волнения, которое они у него вызывают, делала его достаточно дерзким, чтобы начать наудачу. Мне приходит на память “перун” Мирабо, обрушенный им на церемониймейстера, когда 23 июня, по прекращении последнего монархического заседания, в котором король распустил Генеральные штаты, церемониймейстер вернулся в зал, где еще оставались выборные, и спросил их, слышали ли они приказ короля. “Да, — отвечал Мирабо, — мы слышали приказ короля”. Я уверен, что во время этого гуманного начала он еще не думал о штыках, которыми кончил. “Да, сударь, — повторил он, — мы его слышали”. Видно, что он еще толком не знает, чего хочет. “Но что дает вам право, — продолжал он, и вдруг перед ним отверзается кладезь поразительных идей, — говорить нам о каких-то приказах? Мы представители нации!” Вот что ему нужно было: “Нация отдает приказы, а не получает их”, — для того, чтобы сразу взлететь на вершину отваги. “А если сказать еще яснее, — и лишь теперь он находит то, что выражает всю строптивость, к которой готова его душа, — то передайте вашему королю, что мы не уйдем со своих мест, покуда нас не принудят к этому штыками”» [20] Там же. С. 505. .

Здесь, казалось бы, утверждается чистая спонтанность как первичная по отношению к сознательности. Но на самом деле Клейст утверждает, что субъект речи или действия с самого начала имеет замысел действия, он лишь бросает себя в стихию языка, чтобы извлечь оттуда идеи, о которых вначале у него есть только «смутное представление». Сознание и спонтанность едины. Причем если в «Театре марионеток» Клейст заставляет язык умалчивать, то здесь, наоборот, спонтанные процедуры выводят скрытое на свет.

Итак, институты сознательной спонтанности — это институты, во-первых, овеянные тайной, а во-вторых, это демократические порядки, включающие в себя фигуру лидера или лидеров, пользующихся ею как экспериментальной средой для реализации своих свободно намеченных инициатив.

Более подробный разбор этих институтов нарушал бы «во-первых», поэтому мы от него здесь воздержимся.

Три основных идеологии современности — либерализм, консерватизм и революционный демократизм ( alias социал-демократия) — не являются фиксированными наборами идей. Это скорее узловые мировоззренческие установки, которые до сих пор имеют значимость и хорошо описывают идеологическую расстановку сил в Европе и Америке. По содержанию каждая идеология имеет фиксированное ядро и периферию, которая может меняться. Кроме того, с позиций каждой из идеологий, две другие выглядят по-разному: они отражаются друг в друге. Тем не менее, сформулируем те основные принципы, которые обычно относят к либеральной и консервативной идеологиям. Для либерализма (учение, основным родоначальником которого задним числом стал считаться Джон Локк) — это равенство, индивид как основная точка отсчета в обществе, вера в прогресс, ограничение государственной власти в пользу общества, парламентская форма правления, разделение властей. Историю же консерватизма обычно отсчитывают от Эдмунда Бёрка. Его идейная конструкция включает в себя органицизм, критику нововременного общества, культ авторитета и иерархии, антиреволюционный настрой, традиционализм. Однако сам Бёрк, несмотря на то, что его читатели в Германии и во Франции (Жозеф де Местр, Адам Мюллер и другие) сформулировали более радикальные, теологически и мистически мотивированные версии консерватизма, был либеральным консерватором. Он принадлежал к партии вигов, поддерживал американскую революцию, считая только, что права и свободы нужно искать в национальной истории, а не в абстрактных скрижалях разума и не в утопических чаяниях.

Идеология современной России соединяет в себе элементы консерватизма и либерализма [1] Ср. статью “молодого публициста” Марии Талановой “Либеральный консерватизм Путина” от 19 июня 2006 года (www.kreml.org/opinions/121211622). . Это сочетание дает о себе знать на уровне и официального дискурса, и массовой пропаганды, и индивидуального сознания. Политические лидеры неизменно произносят либеральные речи — о первенстве человека в государстве, о необходимости модернизации, то есть рационального технического и управленческого преобразования страны. Политические репрессивные меры прикрываются рационально-технической необходимостью (“споры хозяйствующих субъектов”, санкции в форме запрета по санитарным соображениям, закрытие университетов пожарными). В то же время в неформальных ремарках те же самые лидеры демонстрируют милитаристскую риторику в отношении сопредельных стран и открыто призывают к насилию в отношении общественных движений. Лидеры второго эшелона, ответственные за выработку “идеологии”, более откровенны в разработке не либерального дискурса. “Суверенная демократия” означает на деле совмещение либеральных экономических институтов с изоляционизмом в области политики, попутно реинтерпретируя “демократию” в смысле органического единства нации, поддерживающей власть. “Единая Россия” открыто заявляет о консерватизме как своей идеологии, хотя в партии существует и влиятельный либеральный “клуб”. Растет влияние Русской православной церкви (института с преобладающей традиционалистской идеологией). Так, в школах, вопреки протестам общественности, были введены обязательные курсы религиозной культуры, которые рискуют стать инструментом пропаганды религии.

Телевизионная пропаганда по центральным каналам настойчиво внушает населению такие консервативные конструкты, как единство национальной истории, отождествляемой с историей власти, патриархальное разделение гендерных ролей, а также акцентирование опасности, создаваемой для общества мигрантами, и демонизацию протестных движений. Взрыв обсуждения и осуждения подобных движений и, шире, революций вообще, пришелся на период “цветных революций” в странах СНГ (середина 2000-х). Большую роль здесь сыграл Глеб Павловский и его издательство “Европа”. Но характерно, что осуждение этих протестов то и дело формулируется в либеральных терминах: так, недавние волнения в Греции были поданы российским телевидением как бунт иждивенческой нации, не желающей работать; аналогичными комментариями сопровождаются регулярные массовые протесты во Франции — особенно недавние (октябрь 2010-го), породившие в либеральном крыле российской элиты волну предложений последовать примеру Саркози. В этой же связи надо упомянуть отмену праздника 7 ноября и выбор в качестве его замены День народного единства в честь победы над национальным врагом.