Артемий Магун - «Опыт и понятие революции». Сборник статей

Эта консервативная революция отличается, конечно, от одноименного движения в Веймарской Германии. О нем см., например: Руткевич А. Прусский социализм и консервативная революция // Концепт “Революция” . СПб.: Алетейя, 2008; Михайловский А. Консервативная революция. Апология господства // Там же. Последнее было попросту более революционным и поэтому более идеологически сознательным. Кроме того, в отличие от российского случая (но подобно либеральным движениям в союзных республиках), оно было националистическим. Наверное, российский настрой, по контрасту с немецким, можно назвать “революционным консерватизмом”.

Однако и немецкая консервативная революция порождала “миксы”, как, например, “Бытие и время” Мартина Хайдеггера — не случайно любимого автора российских философов 1990-х. В “Бытии и времени” первый раздел посвящен феноменологии обыденной повседневности, а во втором вдруг оказывается, что ее условием является революционная “решимость” на подвиг, непонятно, впрочем, какой.

В этой связи полезно напомнить банальную, но верную мысль о том, что и современная ситуация в России чревата фашизмом — при росте общественного недовольства и кризисных явлениях негативность будет, скорее всего, истолкована в (ультра)консервативном духе.

В этой затянувшейся сноске нужно упомянуть также написанную с либеральных позиций работу: Вишневский А.Г. Консервативная революция в СССР // Мир России. 1996. Т. 5. № 4. С. 3–66. Вишневский считает, что консервативной была как раз большевистская революция, особенно ее сталинский этап — “модернизация” институтов была проведена при сохранении ряда традиционных социальных институтов и норм. С этой оценкой можно отчасти согласиться применительно к позднему сталинскому периоду, когда были возрождены национальные, семейные, другие традиционные ценности. И действительно, именно этот период положил, по-видимому, начало консервативной трансформации советского общества в 1970-е, когда зрелости достигло поколение, сформировавшееся в 1940-1950-е, после левой шестидесятнической интермедии. Впрочем, сталинский бонапартизм революцией сам по себе не являлся, и переносить его “достижения” на революционный процесс в целом — это уже не вполне легитимно с объективной точки зрения, хотя и понятно изнутри либеральной идеологической платформы, претендующей на монополизацию современности. С этой платформы, правда, совершенно не заметен скрытый консерватизм самого российского либерализма , заметный даже и у Вишневского, увлекающегося темой российской (негативной) исключительности и закрывающего глаза на универсальный контекст происходящих в России процессов.

Маркс К. К критике гегелевской философии права. Введение // Маркс К. Социология. М.: Канон-пресс, 2000. С. 159–175. С. 160.

См.: Магун А. Поэтика революционного времени // НЛО. 2003. № 63. С. 39–58.

Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. М.: Политиздат, 1955. С. 316–321 (“Ужас”).

Michelet J. Histoire de la Revolution Francaise. Vol. 1. P.: Robert Laffont, 1979. P. 93.

Ibid. Vol. 2. P. 16.

Арендт Х. О революции / Пер. И. Косича // http://onrevolution.narod.ru/arendt/.

Как отметил однажды один мой друг, счастливый отец, ровно по той же причине столь долго и безутешно рыдают младенцы, in-fantes.

Ranciere J. Les noms de l’histoire. P.: Seuil, 1992.

Грамши А. Формирование интеллигенции // Тюремные тетради // http://www. hrono.ru/libris/lib_g/gr-14.html.

Ranciere J. Op. cit. P. 110–111.

Магун А. Отрицательная революция. СПб.: ЕУ СПб., 2008.

О специфичной гротескной эстетике промежуточного существования между прошлым и будущим у Платонова см.: Платт К. История в гротескном ключе. СПб.: Академический проект, 2006. Автор, впрочем, трактует Платонова (сравнивая его с Кибировым!!!) в контрреволюционном ключе как свидетеля тщеты революций и недооценивает утопического горизонта, который только и позволяет иронически улыбаться над парадоксами пореволюционной действительности (см., например, с. 37).

Там же. С. 235–237.

“Но главным его орудием была инверсия; он писал на языке совершенно инверсионном; точнее — между понятиями “язык” и “инверсия” Платонов поставил знак равенства — инверсия стала играть все более и более служебную роль”. ( Бродский И. Послесловие к “Котловану” // http://imwerden.de/cat/modules. php?name=books&pa=showbook&pid=344). Как правильно заметил Д. Ахапкин (устное замечание на семинаре “Критика социальных наук”, 16 января 2009 года), это высказывание Бродского не следует понимать в буквальном лингвистическом смысле, так как инверсии слов в предложении — не самый характерный для Платонова прием.

Гурвич А. “Андрей Платонов” // Красная новь. 1937. № 10, перепечатано в кн.: Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии. М.: Советский писатель, 1994. С. 358–413.

Там же. С. 407.

Письмо жене от 13 февраля 1927 г., Тамбов // Архив А.П. Платонова. М.: ИМЛИ РАН, 2009. Т. 1. С. 477.

Платонов А. Чевенгур // http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa= showbook&pid=686. С. 5.

Это лейтмотив драмы, например: “…живую меня / В дом ведет свой мрачный Аид / К берегу плача” (808–810).

Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия // Фрейд З. Психология бессознательного. М.: Просвещение, 1989. С. 382–425.

Беньямин В. Происхождение немецкой барочной драмы / Пер. С. Ромашко. М.: Аграф, 2002.

Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. В.В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997.

В статье “Happiness and Toska : An Essay in the History of Emotions in Pre-war Soviet Russia (Australian Journal of Politics & History. 2004. Vol. 50. № 3. P. 357–371) Ш. Фицпатрик показывает широкую распространенность этого аффекта в 1920-е и 1930-е годы в СССР. Среди ее литературных источников главный — Платонов, но также, например, Ю. Олеша. Фицпатрик отмечает парадоксальную связь между счастьем и тоской, утверждая, что тоска была естественной реакцией на навязываемый извне энтузиазм. Это объяснение подходило бы для разочарованного интеллигента 1970-х, но в применении к 1930-м оно звучит явно недостаточно. Скорее, Фицпатрик здесь затрагивает, но не называет, другой важный феномен: внезапное счастье, особенно связанное с чувством трансценденции, часто рождает желание удостовериться в нем. Человек не уверен, он ли, со всеми его прошлыми бедами, пришел к счастью и действительно ли эти беды теперь искуплены. Простым языком можно сказать, что он пугается собственного счастья, ищет контраргументы против него. Такое парадоксальное движение есть основной ход субъективации . Эту интерпретацию подтверждает материал самой Фицпатрик, например дневниковое свидетельство писателя В.П. Ставского: “Вчера был день авиации. Я не могу найти слов, чтобы выразить мои эмоции, легкая горечь говорит со мной из глубины души, повторяя вновь и вновь, почему я старею? Почему я раньше не попытался прийти в форму и улучшить здоровье? И сколько бесценных часов я попросту пропил? Вдруг вспыхивает воспоминание: бесконечные глубины мартовского неба, мерцающие звезды. <���…> И в этот момент, под этим небом, в хрустальной весенней ночи — момент горького, мучительного упрека”.