Александр Богданов - О пролетарской культуре (1904-1924)

В отрицании стадности коллективизм сходится с индивидуализмом; но мотивы здесь резко различны. Индивидуалист отстаивает против стадности только себя и свое; коллективист же стремится к возвышению и совершенствованию своего коллектива и отстаивает свое не как свое, но как лучшее, и не для того, чтобы обособиться от коллектива, но чтобы дать ему это лучшее, и на такой основе удержать и развить свое единство с коллективом. Безличное существо – не истинный член коллектива, член его только тот, кто дает ему нечто свое, большое или малое, но лично и свободно осознанное, и потому неизбежно иное, чем то, что дают другие. Стадная единица ничего не прибавляет к коллективу, кроме своей механической силы, и при этом увеличивает его инерцию. А это может быть полезно, пока движение целого идет по установившейся, прямой линии, – но неизбежно вредно в наиболее важные моменты движения, на его исторических поворотах.

Стадность – это стихийный зародыш коллективизма, она несовместима с его высшею, осознанною формою.

II. Не должно быть рабства

Рабство, авторитарность заключается в слепом подчинении высшей индивидуальности или в требовании такого подчинения. Вопрос об этом рабстве, не внешнем, а внутреннем, есть вопрос об отношении рядовых членов коллектива к вождям и вождей к ним.

Необходимость единства, решительности и быстроты в коллективном действии, в боях социальной борьбы, ведет к тому, что массы часто должны по доверию следовать за своими вождями, не имея времени контролировать, даже ясно осознать их директивы. Но в каждом данном случае это должно быть только доверием к испытанной компетентности, не превращаясь в преклонение перед авторитетом; оно требует последующего осознания и проверки; только тогда оно может сохранить характер товарищеского отношения, свободного от рабско-авторитарных элементов.

Из этого ясно, что подчинение по доверию допустимо вообще только в сфере действия, но не в области мысли. В выработке идей и в их усвоении время всегда есть. И тот, кто здесь слепо идет за высшей индивидуальностью, тот по существу не отличается от религиозных последователей любого из пророков прошлого.

Раб тот, кто отдает человеку или частице коллектива то, что принадлежит всему великому коллективу – свою волю и разум. Борцом за рабство является человек или организация, которые требуют, или хотя бы допускают, такое отношение к себе. Товарищество тогда превращается в пустое слово.

В борьбе против авторитарности коллективист сходится с индивидуалистом. Но глубоко различны мотивы, различен весь смысл и результаты этой борьбы. Индивидуалист идет против порабощения личности, отстаивая себя и свое, и признавая за другими право такого же отстаивания; но он проникнут духом конкуренции, войны всех против всех; его цель – личная победа, а ее достижение само ведет к порабощению других, – тогда он сам легко превращается во власть и в авторитет для побежденных. Так исторически превращалась буржуазия из борца за свободу в капиталистического поработителя. Такой путь и исход совершенно невозможны для того, кто против авторитета и рабства отстаивает не себя и свое, а свободу и творчество великого коллектива.

Сила авторитарности в том, что она организует; в этом она даже выше индивидуализма. Но ее организованность в основе своей еще стара; а возможность развития вся сосредоточивается в высшей личности или господствующей группе. База развития узка и не способна к расширению; а развитие жизни рано или поздно требует его, и тогда рамки рабства – авторитарности должны быть разорваны, или становятся мертвящими оковами для жизни.

Новая культура означает неограниченное расширение базы развития, воплощенной в неограниченно развертывающемся коллективе.

III. Не должно быть субъективизма, ни личного, ни группового

Субъективизм личный, это индивидуализм; групповой – это кружковщина, цеховая узость, профессионализм, патриотизм, национализм, – всякое замещение великого коллектива, как центра интересов и мысли, какой-нибудь его исторически данною частицею. Все формы субъективизма ведут его к разрозненности и борьбе, самые широкие, такие как национализм – к наиболее жестокой и разрушительной. Здесь и узость развития, и растрата сил коллектива в анархических столкновениях.

Для рабочего класса вопрос о преодолении всех форм такого субъективизма в своей среде есть вопрос о превращении в действительный коллектив. Индивидуализм его разрознивает, а часто и отнимает ценные силы, когда одаренные и энергичные пролетарии, одерживая личные победы в жизни, подчиняются своей карьере и отрываются от своего класса. Групповая узость вводила и продолжает вводить обширные отряды пролетариата в ошибки при выборе линий исторического пути, в долгие блуждания с бесплодной растратой сил. Профессиональная ограниченность породила тред-юнионизм с его мелкими идеалами и духом компромисса; она же не раз в тяжелые эпохи революционной борьбы побуждала целые группы и сильные организации пролетариата ради своих временных интересов изменять целому, жертвовать его единством и его великими задачами. В наше время квалифицированные верхи западного пролетариата, более счастливые, имевшие доступ ко многим благам буржуазной культуры, оторвались от обездоленных низов и, подчиняясь буржуазному способу понимания своих интересов, принизили знамя своей борьбы. От этого сила пролетариата разбилась надвое, и часто расхождением двух частей сводится к ничтожеству.

Со всем этим должна бороться новая культура, и все это она будет преодолевать по мере того, как жизнь будет направлять рабочий класс по ее пути.

IV. Не должно быть готтентотства

Готтентотство – условное осознание, повод для которого подала характеристика добра и зла, высказанная, будто бы, одним готтентотом: «добро, когда я краду, зло, когда у меня крадут». Такое применение противоположных критериев для себя и для других бесконечно распространено в нашу эпоху. Всего ярче оно выступает в оценках событий войны и всякой обостренной борьбы: на каждом шагу одинаковые действия со стороны противника клеймятся позором, со стороны своих рассматриваются, как вполне естественные или восхваляются; так было с истреблением пленных и другими военными жестокостями; Версальский же мир – грандиознейший памятник цивилизованного готтентотства.

Острота классовой борьбы легко создает уклон к готтентотству и среди малосознательных элементов пролетариата, и среди тех его идеологов, которые наиболее пропитаны духом старой культуры. Готтентотство практических оценок часто дополняется готтентотством мышления, когда в критике и полемике к другой стороне предъявляются требования, которых к своей заведомо не относят, напр., в том, что касается умственного консерватизма, односторонности, рабско-религиозного следования авторитетам. Существует даже наивно-теоретическое оправдание готтентотства, наиболее обычное у профессионалов политики: «мы отстаиваем наши интересы, и должны оправдывать все, что им соответствует, отрицать и порицать все, что им вредит; никакого беспристрастия тут быть не может, – оно было бы выгодно только для врагов, которые, ведь, не станут платить таким же беспристрастием». Ошибка заключается здесь в старом, буржуазном понимании «своих интересов», как некоторой непосредственной выгоды, материальной, политической, идеологической, получаемой личностью или данным ограниченным коллективом, хотя бы даже классовым, но взятым не в его развитии, а только в данный момент. Сила классового сознания в его цельности и неуклонной последовательности, они для пролетариата имеют то же значение в борьбе и творчестве, что «дух армии» в войне, они выражают всечеловеческую тенденцию пролетариата к преодолению классов, они – высший интерес, который не должен никогда нарушаться ради частных и низших. В действиях пролетариат должен на удары отвечать ударами, в оценках, в логике он должен быть объективен, завоевывая тем право быть представителем человечества как целого. Солдатская же логика принижает его до уровня враждебных ему групп и классов, подрывая в нем силу идеализма.