Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

В связи с тем что большевики стали по-иному смотреть на развитие революции на Западе, в иных странах стало возможным привлечение целого ряда течений революционного марксизма, которые первоначально не были на стороне коммунистического движения. Так было в Чехословакии с левомарксистским течением, которое стало ядром компартии и которому удалось присоединить к себе большую часть левых социал-демократов. Так в основном было и в Германии, где в октябре 1920 года большинство НСДПГ примкнуло к III Интернационалу, а в декабре слилось с КПГ. Таким образом, в этой компартии оказались представленными гораздо шире, чем в начале 1919 года, все течения немецкой левой социал-демократии, включая течения, выступавшие за Советы и представленные берлинскими «революционными делегатами», которые были далеки от веяний авантюрного экстремизма, столь сильно ощущавшегося на учредительном съезде КПГ [1006]. В Италии, напротив, применение на практике 21 условия, проходившее с куда меньшей гибкостью, чем во Франции, дало совершенно неожиданные и нетипичные результаты. Хотя Ленин подверг суровой критике экстремизм группы Бордиги, большевистские руководители были убеждены в том, что в Италии еще имеет место революционная ситуация, и направили огонь критики против «центризма» Серрати. На самом же деле в нем, пусть в несколько путаной форме, сплавились подлинно революционные традиции итальянского социализма. Ведь компартия поначалу не имела ни собственной идеологии, ни кадров, и лишь три года спустя в бесконечно более тяжелых условиях ей удалось, хотя бы отчасти, создать их [1007].

«Левым коммунизмом» было названо одно из активных течений формировавшегося III Интернационала, которое занимало промежуточное положение между большевиками и спартаковцами, с одной стороны, и революционным синдикализмом – с другой. Однако это течение не имело собственной организации; диапазон идей его представителей был действительно довольно широк, хотя все они были объединены общим знаменателем, который вполне оправдывал данное им определение [1008]. Изучая левый коммунизм 1919 – 1920 годов, следует различать теоретическую и политическую стороны вопроса. Идеи трех выдающихся мыслителей левого коммунизма послевоенного периода – Антона Паннекука, Германа Гортера и Дьёрдя Лукача – в общем были схожи, хотя имелись и некоторые различия. Напротив, политические позиции Амстердамского бюро, левых коммунистов Германии и Болгарии, итальянских «абстенционистов», Коммунистической партии Швейцарии или еженедельника Коммунистического Интернационала «Коммунизм», который публиковался в Вене, если и совпадали по одним вопросам, то по другим были различны, и если по некоторым вопросам принималось общее решение, то по ряду других эти решения были диаметрально противоположны.

Паннекук и Гортер, естественно, не были радикальнее большевиков в оценке темпов развития мировой революции; более того, можно сказать, что их расчеты были умереннее прогнозов Зиновьева или Ленина. В конце 1919 года Гортер писал о революции: «Революция, подобно прибою, поднимется и схлынет, вновь начнет нарастать и наконец, через некоторое, может быть, длительное время, победит» [1009]. Паннекук также в самой значительной своей работе этого времени, написанной в апреле 1920 года, из развития событий в Германии делал вывод, что революция в Западной Европе – «медленный процесс, требующий длительного напряжения» [1010]. Это показывает, что определение «левый коммунизм» является в некотором смысле техническим термином, чье содержание выходит за филологические рамки: по столь важному вопросу такой значимости, как оценка развития революции, точка зрения этих двух выдающихся представителей левого коммунизма в действительности была более правой, чем оценка большевиков. Это не относится к Лукачу, который еще в июле 1920 года называл коммунистическим пораженчеством идеи, провозглашенные после падения Венгерской республики Советов, согласно которым европейский капитализм был «менее отвратительным», чем думали вначале коммунисты [1011]. И лишь некоторое время спустя он тоже пришел к мысли о длительности революционного процесса [1012].

Для левых коммунистов отправной точкой в концепции социалистической революции было сознание, что революция на Западе – дело куда более трудное, чем в России. В этом смысле они отчасти соглашались с Лениным и Радеком. Действительно, первый считал, что европейским странам будет труднее « начать » революцию, то есть завоевать власть, но зато будет проще, чем в России, « продолжать » революцию и «довести ее до конца» [1013]. По мнению Радека, русская революция могла преподать урок Европе на период, следующий за установлением пролетарской власти, однако путь к победе, как он полагал, должен быть во многом иным [1014]. В центре внимания теоретиков левого коммунизма был вопрос об установлении прочной власти.

«Проблема тактики, – писал Паннекук, – заключается не в быстром захвате власти (имея в виду, что речь идет о внешне выраженной власти), тем более что рано или поздно власть будет в руках коммунистов, речь идет о том, как создать у пролетариата основу для длительного классового господства» [1015].

Но тот же Паннекук охарактеризовал концепции левых коммунистов как радикальные и назвал оппортунизмом идеи, господствовавшие в Коминтерне. О последнем он писал:

«В революционной ситуации для него свойственно ожидать от крупного революционного выступления всего и сразу. Самая сущность его заключается в том, что он всегда принимает в расчет то, что характерно именно для данного момента, не для перспективы, и рассматривает явления поверхностно, вместо того чтобы проникнуть в их скрытую и важную сущность. Там, где сил для достижения некоей цели недостаточно, он обычно не увеличивает эти силы, а старается достигнуть цели иным, окольным путем. Чтобы добиться немедленного успеха в достижении цели, он жертвует условиями, которые в будущем могли бы обеспечить окончательный успех» [1016].

Паннекук обратил здесь внимание на рискованность захвата власти «окольным путем», когда условия для этого еще не созрели:

«Завоевание власти в условиях, когда рабочий класс не созрел для управления государством, ведет либо к потере власти, либо к тому, что этой власти придется пойти на уступки отсталости, а это приведет к ее внутреннему разрушению» [1017].

В этих высказываниях чувствуется влияние Розы Люксембург, особенно тех ее утверждений, согласно которым «Союз Спартака» взял бы власть в свои руки только в том случае, если бы эта акция была ясным и бесспорным выражением воли большинства пролетарских масс, при условии недвусмысленной поддержки ими идей, целей и методов борьбы Союза [1018]. Можно добавить также, что в понимании соотношения «организация – действие» теоретики левого коммунизма были ближе к Розе Люксембург, чем к Ленину. Лукач видел в организации не предпосылки к действию, а, скорее, «непрерывное взаимодействие предпосылки и следствия», даже скорее следствие, чем предпосылку [1019]. Что до Гортера, то он осудил позицию большевиков по отношению к массам, определив ее как «политику, которая объединяет массы, но не сообразуется с их убеждениями и чувствами; яри этом считается, что вожди смогут победить лишь при условии, что широкие массы пойдут за ними» [1020].