Сергей Морозов - Цивилизация, машины, специалисты. Человейник. Инсектоиды

Для повышения эффективности требуются специалисты и связанная с ними система разделения труда. Это в числителе. В знаменателе идет сокращение издержек, для этого нужны концентрация, поскольку оптом дешевле, унификация, поскольку позволяет повышать количества деталей и снижать те же издержки на них. Вообще-то обычная, добрая мечта директора завода.

Но концентрация ведет к монополизации. А согласно Марксу, норма прибыли постоянно падает, а когда она падает ниже допустимой нормы, она начинает регулироваться и распределяться. Затем концентрация-монополизация ведут к естественному и закономерному социализму, поскольку регулировать и распределять — это он и есть. А от социализма один шаг до тоталитаризма, и далее к жизни насекомых.

«Капитализм в своей основе хочет, чтобы люди были взаимозаменяемыми винтиками, а различия между ними, например, по признаку расы, обычно не признаются им … В долгосрочной перспективе вы можете ожидать, что капитализм обязательно будет антирасистским — просто потому, что он античеловечен. А раса, на самом деле, является человеческой характеристикой и я не вижу причин, почему это должно считаться чем-то отрицательным. Таким образом, идентификация, основанная на расе, мешает базовому идеалу капитализма, согласно которому люди должны быть доступны, как потребители и производители, они должны стать взаимозаменяемыми винтиками, которые будут покупать все это барахло — это их конечная функция, и любые другие свойства, которые они могут иметь, являются неактуальными.»

На самом деле капитализм ничего не хочет. Просто есть система, а у системы есть точка притяжения — аттрактор. Директор завода должен хотеть того же, что приписано к «хотению» капитализма. Потому что если чего и хотеть, то только повышения эффективности. И то не хотеть, а унаследовать направление в виде инерции.

Схема, которая таким образом применяется обычно к товарам, реально подходит к любым системам. На товарах она рассматривается обычно и проще. Но она отрицает не только расу, например, но и вообще все человеческое-не-одномерное. Схема эта используется и работает и для армии, и для городов, и для корпораций, и для наций, и для цивилизаций. Потому что оптом действительно дешевле, и противопоставить этому нечего. Большие превосходят маленьких не только по размеру, но и по множеству других параметров эффективности. И при этом еще и растут.

Таким образом, по направлению к получению эффективности, причем не человеческой, а машинной, задается инерция для цивилизационной сверхсистемы и ее подсистем. Эта инерция не может быть остановлена ни во времени, ни в охвате — она распространяется на людей и определяет, как им жить для повышения эффективности. Естественно, не эффективности людей, а эффективности машинных систем. А эффективность машинных систем определяется снова машинными системами — через формализованные параметры.

Дешевле становятся не только товары, но и люди. А если ради эффективности товара жертвуют его качеством, что в поздней цивилизации происходит повсеместно, то падает и качество людей. Качество людей не формализовано. Если кто-то выпустит по своей вине бракованную, но даже не вредную колбасу — у него будут серьезные проблемы. За выпуск бракованного ребенка наказания нет. Нет формализации, нет критериев, нет вообще понимания.

Стандартизация позволяет снизить затраты и повысить выход продукта. В результате всё начинают стандартизировать. А потом начинается инерция стандартизации. На стадии инерции начинается стандартизация мыслей и людей. Действительно, самый радикальный способ стандартизации потребления — это стандартизация запросов.

Современный мир изо всех сил стремится, даже тогда, когда он декларирует, что следует за наукой, к единственной цели — к развитию промышленности и механизации. И таким образом, стремясь подчинить себе материю и поставить ее себе на службу, люди в конечном итоге, как мы отметили в самом начале, лишь становятся ее рабами. Они не только ограничили свои интеллектуальные претензии — если о существовании таких претензий сегодня вообще можно говорить — изобретением и конструированием механизмов. Они кончили тем, что сами превратились в механизмы. Не только ученые, но и техники, и даже рабочие проходят специализацию, столь восхваляемую сегодня некоторыми социологами под видом «разделения труда». И это окончательно лишило рабочих возможности разумного труда. В противоположность артизанам и артельщикам прошлых времен они превратились в простых рабов механизмов, с которыми они составляют единый блок. Чисто механическим образом они вынуждены постоянно повторять определенные движения, всегда одни и те же и выполняющиеся в одинаковой последовательности, чтобы избежать малейшей потери времени.

Нормы и стандарты вводятся из благих побуждений. Но в сумме они ведут к тому же состоянию узкой стандартизации. Через стандарты и нормы стандартизируются сначала товары, через товары стандартизируются фирмы, а через стандартизацию фирм стандартизируются люди. Нестандартная мелочь ликвидируется. А потом и вся оставшаяся мелочь ликвидируется. В отраслях остаются монстры-монополисты, по масштабу равные отраслевым министерствам. Стандарт — это один из главных инструментов монополизации, поскольку он ужесточается, пока не остается только один победитель. Унификация происходит всегда, как процесс притирки элементов в результате их взаимодействия. Но унификация каждый раз происходит на уровне ниже предыдущего. Потому что с одной стороны падает качество человеческого материала вообще, а с другой специалисты всё более отдаляются и могут понимать друг друга только уровнем ниже. И унификацию всё время приходится проводить заново — и каждый раз уровнем ниже. В моменты создания наций для понимания достаточно унифицировать язык. Но чем дальше, тем больше элементов жизни унифицируется, к концу инерция процессов заставляет унифицировать всё — кстати, нереализуемая, и только уничтожающая живое разнообразие задача. Что важно, все элементы унификации — по отдельности это в общем правильные, естественные, неизбежные действия; только в совокупности они ведут к цивилизационной катастрофе. В основном потому, что унификация людей оказывается неизбежной, и унификация людей ведет к катастрофе человеческого начала во всём.

Демократический процесс есть пространство договоренности свободных людей © , есть борьба общественных групп за свои интересы; но когда люди не могут договориться даже о групповых интересах, когда они настолько разные, что утрачивают общества, то демократический процесс естественным образом становится невозможен. Просто обычно режимы добивают демократические процессы, когда те утрачивают силу; а иногда кажется, что происходит наоборот — что режимы уничтожают здоровые демократические процессы (Такое возможно только для маленьких систем вроде греческого полиса). Режим — он же продолжение этого же демократического процесса, процесс един, он вырастает в нем, а не прилетает с Марса. За демократическими процессами стоят общества; эти процессы и есть проявления обществ. Без обществ эти демократические процессы — пустые формы, карго-культы.