Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Однако абсолютное государство олицетворяло будущее, и сословия потерпели неудачу. После 1650 г. в основной части Запада политикой заправляет государство. Оно выглядит династическим, но монарх видит свою значимость в том, что является верховным символом государства. Когда приближенные Людовика XIV пришли к формуле «Государство — это я» , они наделили своего монарха высшим смыслом, доступным их пониманию. В Англии, где не было абсолютного государства, господствующей была идея нации, и благородный слой постепенно перестал быть аристократией и даже дворянством, в итоге превратившись в сословие пэров — слой, имеющий чисто социальное значение. Благодаря своему социальному влиянию он обладал большими политическими возможностями, но все же его политическое положение было подчиненным и не настолько суверенным, как во времена Великой Хартии.

Мир политических форм культуры продолжает развитие, и следующий великий кризис политической формы связан с переходом от абсолютного государства к демократии. Кризис начался около 1750 г. и в интенсивной форме продлился столетие. Во Франции он вспыхнул неистово в 1789-м и быстро перешел в террор 1793-го. Рационалистическое происхождение демократических идей показало, что их сутью является политическое применение рационализма.

Кризис, в котором абсолютное государство противостояло демократии, в нескольких аспектах отличается от остальных. Окончательная экстериоризация души Запада, вызванная эпохальным преобразованием культуры в цивилизацию, генерировала ранее немыслимый объем политической власти. Армии теперь насчитывали не тысячи или десятки тысяч, но в течение нескольких десятилетий выросли до сотен тысяч, а с обеих сторон — до миллионов. Решения принимались уже не несколькими послами и министрами, но возникшими новыми лидерами, за спинами которых стояла мощная поддержка толп. Форма абсолютного государства не подвергалась сомнению более века, и вдруг в воздухе повисла новая идея: что разум подвергнет все вещи пересмотру и видоизменит мир. Поскольку органический факт состоит в том, что живые существа либо должны подчиняться своим внутренним законам, либо заболевать, попытка подчинить мир действия разуму никак не могла оказаться успешной. Успех означал лишь выведение государства из строя. Но на деле разум использовался как политическое оружие, и политические лидеры подчинялись диктату ситуации без оглядки на разум. При этом должна была создаваться видимость логики, в результате чего крайнее расхождение между поведением и принципом превратило демократию в лицемерие. Партийный политик не может не быть шарлатаном. Новым образцом государственного деятеля стал Линкольн, американский политический лидер, притворявшийся святым. Его человеколюбие было только прикрытием для разгула по континенту финансового капитализма, а методикой — раздача должностей (spoils-system).

Разум — это продукт жизни, и попытка перевернуть все с ног на голову, чтобы представить жизнь произведением разума, на практике была обречена. В теории, однако, она во всех высоких культурах растянулась на два столетия. Единственная ее цель — разрушать . Она разрушает культуру в узком смысле, как искусство и литературу; она разрушает традиции служения, достоинства, верности, чести. Она разрушает государственную идею, воплощенную в своей последней очищенной форме — абсолютном государстве. Говоря политически, она опустошает цивилизацию изнутри. Уравняв все политические и социальные силы, рационализм теперь может любоваться созданным им чудовищем — абсолютной властью денег. Эта новая сила бесформенна, анонимна и безответственна. Самые могущественные денежные воротилы неизвестны массам и не хотят этого. Известность, ответственность и санкции идут рука об руку, поэтому властелин денег не желает привлекать внимания, рисковать жизнью, он жаждет только денег и еще больше денег. Партийные политики существуют только для того, чтобы обеспечивать защиту ему и его махинациям. Суды являются опорой для его ростовщичества. Остатки государства также у него на службе. Когда возникает угроза его торговой системе, маршируют армии. Он не подчиняется ничему, это он — новый суверен. Он стоит над нациями, а его банковские операции превыше национальных законов. Это при его господстве в западной цивилизации приобретает свой зловещий и тайный смысл фраза «Силы, стоящие за троном». Он действует, не подвергаясь риску. Герой в его глазах — глупец, патриот — идиот. Эти могут проливать кровь, но выгоду получает он. Если что-то угрожает его системе, он мобилизует массы целых континентов, выдвигает националистические лозунги, не забывая о введении всеобщей воинской повинности, которая более эффективна, чем лозунги.

Это новое исчадие воплощает подлинный смысл великого слова-приманки «свобода». Свобода обладала привлекательностью для двух огромных групп — интеллектуалов и торговцев. И для тех, и для других государство было обузой. Его единый пульс, единый императив, наделяющий каждую жизнь собственным величием, тротуарные интеллектуалы хотят подменить всеобщим критицизмом, а торговцы — учредить всеобщую торговлю без каких-либо ограничений. Эти два новых сословия представляют собой карикатуру на старую аристократию и духовенство. Интеллектуал со своей атеистической сатирой является новым хозяином в мире демократического образа мысли, а торговец со своей бухгалтерией — соответственно, в мире действия.

Чтобы с предельной четкостью резюмировать биографию государственной идеи в западной культуре, я представил ее в виде таблицы. Приведенные даты следует, разумеется, понимать приблизительно. Точный год выбран произвольно, так как исторические преобразования в своей глубине постепенны. Идея зарождается, медленно развивается, наконец, переходит в область действия, где ее максимальный успех может быть отстрочен на многие десятилетия. Кризисы ощущаются, но появление первых признаков кризиса и выход из него нельзя привязать к точным датам. Даже в жизни человека нельзя определить дату, когда наступает зрелость, хотя в качестве идеального возраста для этого перехода выбран 21 год.

Из таблицы следует, что государственные формы взаимно перекрываются, а кризисы накладываются на формы; факты указывают на реальность этого феномена. В одном месте идея уже торжествует, в другом она не проявляется еще полвека. Или же новая идея может зародиться и проиграть на поверхности истории, после чего требуются десятилетия, прежде чем она вновь вступит в борьбу за власть. Мы, живущие в середине XX века, хорошо знаем, что значит переходный период. Старая идея почти мертва, но партийные лидеры продолжают твердить старые лозунги, как бессмысленные попугаи, делающие что-то просто так.