Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Как видим, теории служат техникой ослабления государства, состоящей в провоцировании размежевания на друзей и врагов по теоретическим основаниям. Эта техника может быть использована не только внутренними группами, стремящимися приобрести реальное политическое влияние, но также другими государствами. Они даже не нуждаются в интервенции, чтобы воспользоваться плодами деятельности теоретизирующих групп.

Уже говорилось, что государство, воюющее против державы, которая не является подлинным врагом, тем самым воюет за третью державу. Это был только частный случай более общего закона, называемого законом сохранения власти среди организмов.

Его можно сформулировать так: в любое время количество власти в системе государств является постоянным, и если одна органическая единица теряет власть, другая единица или единицы увеличивают свою власть на ту же самую величину .

Если ответственный за судьбу государства политик действует с сознанием превосходства, основанного на чувстве органических законов, он никогда не сделает врагом своей страны державу, которую не способен победить, потому что такая держава не будет являться настоящим врагом. Этот государственный муж знает, пусть даже подсознательно, что власть, которую потеряет его собственное государство в заведомо проигрышной войне, будет всего лишь передана какой-то другой державе: или ошибочно выбранной в качества врага, или третьей силе. Один из многих примеров действия закона сохранения власти среди организмов — это когда государство изнутри подтачивается группами, использующими теории для создания внутренних противоречий. В этом процессе достигается точка, когда внешняя власть организма уменьшается. Отсюда уже недалеко до гражданской войны, дезинтегрирующей организм, по крайней мере, на время. По этой причине утраченная власть переходит к другому государству или государствам.

Какая именно держава будет бенефициаром при перераспределении власти, в целом определяют обстоятельства. Свою роль играет даже теория, используемая группой подстрекателей, поскольку теории принадлежат определенным государствам. Франция с 1789 по 1815 г. являлась хозяйкой теорий «демократии» и «равенства». С середины XIX века до Первой мировой войны Англия владела теорией «либерализма» и множеством ее форм. В 1917-м Россия перехватила теорию «диктатуры пролетариата».

В реальности нет никакой «политической ассоциации» или «политического общества»: существует только политическая единица, политический организм. Если группа обладает реальным политическим значением, о чем свидетельствует ее способность возбудить настоящую вражду вплоть до действительной или возможной войны, решающим становится политическое единство. Пусть даже группа зародилась как свободное интеллектуальное объединение, она становится политической единицей и полностью утрачивает какой-либо «общественный» или «ассоциативный» характер, который могла иметь вначале. Здесь дело не просто в различии слов, а в том, что политика предполагает особое мышление. Пребывать в политике — не то же самое, что состоять в обществе, поскольку общество не подразумевает риска для жизни. Общество также не становится политическим только потому, что так себя называет. Ему не будет свойственно подлинное политическое мышление, связанное с присутствием политического организма, если общество не обретет реального политического единства, которого можно достичь только оказавшись полюсом враждебного противостояния вплоть до возможной войны. Тот факт, что группа на «выборах» голосует как одно целое, не наделяет ее политическим значением — как правило, его не имеют и сами «выборы».

В теме выборов, которые были в моде почти два столетия жизни западной цивилизации — как в Европе, так и на территориях, где она духовно доминировала, проявил себя важный для политических организмов закон.

В «демократических» условиях (происхождение и историческое значение «демократии» мы еще рассмотрим) наблюдается такой внутриполитический феномен, как «выборы». Согласно теории «демократии», возникшей около 1750 г., «абсолютная» власть монарха или аристократии, в зависимости от местных условий, должна быть отобрана и передана «народу». Употребление термина «народ» вновь с необходимостью демонстрирует спорный характер политического словоупотребления. Этот термин использовался только для отрицания, чтобы подчеркнуть непринадлежность династии или аристократии к «народу». Стало быть, монарху и аристократии пытались отказать в политическом существовании, и термин безоговорочно определял их как врагов в подлинно политическом смысле. Это был первый случай в западной истории, когда интеллектуальная теория попала в фокус политического события. Во всех случаях, когда монарх или аристократия оказывались глупыми или некомпетентными и оглядывались назад вместо того, чтобы адаптироваться к новому веку, их свергали. Если же они сами подхватывали новые теории, дав им официальную интерпретацию, то сохраняли власть и управление.

Способом передачи «абсолютной» власти «народу» должны были стать плебисциты или «выборы». Теоретически предполагалось наделить властью миллионы человеческих существ, предоставив каждому его n -миллионную долю общей политической власти. Такое, конечно, невозможно, что было ясно даже интеллектуалам, поэтому компромиссом стали «выборы», посредством которых каждый индивид в пределах организма мог бы «избрать» своего «представителя». Если представитель чего-либо добивался, то все делали вид, что это самостоятельная заслуга каждого «представленного» маленького человека. Вскоре люди, заинтересованные в получении власти — лично для себя или для протаскивания своих идей — осознали, что, повлияв накануне одних из этих «выборов» на умы голосующего населения, можно стать «избранным». Чем больше выделить средств на убеждение масс избирателей, тем более вероятным будет «избрание». Такими средствами служило все, что попадалось под руку: риторика, деньги, пресса. Поскольку грандиозный масштаб выборов требовал соответствующей власти, их мог контролировать только тот, кто командовал соответствующими средствами убеждения. Вошла в силу риторика, пресса начала повелевать, а за всем этим маячила власть денег. Монарха нельзя было купить, его не интересовали взятки. Он не подлежал давлению со стороны ростовщика: на него нельзя было подать в суд. Но партийные политики, жившие во времена, когда все ценности получили денежное выражение, могли быть куплены. Поэтому демократия свелась к такой картине: население под гнетом выборов, делегаты под гнетом денег и деньги сменили на троне монарха.