Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Таким образом, абсолютная власть никуда не девалась, как и должно быть в любом организме, поскольку экзистенциальный закон организма гласит: власть внутри организма сохраняется, и если одни его индивиды, группы или идеи уменьшают свою власть, некоторые другие индивиды, группы или идеи увеличивают свою власть на ту же самую величину . Этот закон сохранения власти внутри организма является судьбоносным, поскольку, если при уменьшении власти в одном месте она не передается в другое место внутри организма, то последний хиреет, слабеет и может перестать существовать как политическая единица. История Южной Америки с 1900 по 1950 г. богата примерами триумфальных революций, лишивших местные режимы власти, которая переместилась в Соединенные Североамериканские Штаты. Пока сохранялась эта ситуация, страны, где произошли эти революции, оставались колониями Yanqui imperialismo .

Мы уже знаем, что представляет собой плюралистическое государство. Есть, однако, плюрализм иного рода, не теоретический, а фактический. Плюриверсум существует как факт , и это не просто попытка доказать одну философию и высмеять другую. Мир политики есть плюриверсум. Мы уже определили политику как деятельность в отношении власти, охарактеризовав внутреннюю природу, предпосылки и неизменные признаки политики, однако требует еще разъяснения сама природа власти. Власть есть отношение управления между двумя подобными организмами. Степень управления определяется природой двух организмов, оказывающих друг на друга воздействие. В самом смутно-зачаточном виде власть зарождается в животном мире, где хищники проявляют нечто похожее на нее в отношении своих предполагаемых жертв. Однако в качестве чего-то не столь мимолетного, но уже конституированного , власть впервые появляется у человека.

В духовном отношении животных можно поделить на две группы (причем никакого смысла в другой классификации, такой как материалистическая линнеевская, нет): травоядных и хищных. Если бы материалисты посмотрели под этим углом, то уверенно отнесли бы человека к хищникам. И были бы правы, если говорить о его животной стороне. Эта животная сторона пребывает в постоянном конфликте с духовной стороной — особой человеческой душой, которая видит символизм вещей и отдает символу преимущество перед чистым феноменом. Поистине, таковы предельные глубины всякого философствования. Откуда прежде всего взялся вопрос о конфликте между «видимостью» и «реальностью»? Вся великая философия, развитая в высоких культурах (а ее не существует вне высоких культур), проникнута стремлением установить подлинное отношение между видимостью и реальностью, и в этом она следует инстинкту, составляющему сущность человека: его душа говорит ему, что Alles Vergängliche ist nur ein Gleichnis [63] Все преходящее — не более чем притча ( нем. ) — Примеч. пер. .

Воля к власти хищного животного ограничена и практична; она неистова, но бездуховна. Человек обладает той же волей к власти, но его душа сообщает ей чисто духовную энергию, несравненно возвышающую ее цели и результаты над животным уровнем. У животного воля к власти вступает в игру только во время убийства. Человек, однако, стремится не убивать, а управлять. Ради управления он будет убивать, но, как верно заметил Клаузевиц, завоеватели предпочитают повиновение и мир, это жертва начинает войну. Человек с мощной волей к власти стремится к управлению, а не к войне как самоцели.

Однако если человек демонстрирует волю к власти, это вызывает отовсюду противодействие. Аналогично и со сверхличными организмами: они не существуют и не могут существовать в одиночестве, поскольку в своем политическом аспекте являются единицами противостояния . Каждая существует как единица, которой под силу выбирать врагов и сражаться с ними . Способность приводить к размежеванию «друг-враг» есть сущность политического.

Однако эта способность нуждается в противнике соответствующего ранга. Поэтому с политической точки зрения было бы полной глупостью говорить о мире, состоящем из одного государства с одним парламентом, одним правительством и т. п. Такое простительно Теннисону, но если о том же говорит политик, значит он совершеннейший тупоумный осел, и ему нечего делать на посту, заняв который, он только искривит судьбу государства и ввергнет его подданных в нищету. Он осел, даже если на самом деле так не думает: в том, чтобы распространять исключительно ложь, нет никакой необходимости (после 1980 г. для читателей это будет само собой разумеющимся), в отличие от того, чем занимаются либеральная школа, классовые бойцы и дистортеры. Это лишь людям, воюющим против будущего, приходится постоянно прибегать к обману, окутывать свои действия туманом теорий, говорить о мире, подразумевая войну, и наоборот, а также придумывать грифы «секретно», «конфиденциально» и т. п.

Единственная секретность, которая неизбежно присутствует в политике, связана с ограниченностью некоторых индивидов, и с этим типом секретности совершенно ничего нельзя поделать. Например, факты, касающиеся природы политики и власти, изложенные здесь, навсегда останутся секретом для интеллектуалов и рационалистов, даже если они прочтут эту книгу.

То же самое с ложью: вполне очевидно, что государственный деятель, являющийся воплощением духа времени, не нуждается в фундаментальной лжи. Он не может бояться правды, поскольку его действия объясняются органической необходимостью, противостоять которой не может никакая сила внутри организма. Столь же очевидно, что те, кто намерен задушить будущее (как это постоянно делали Меттерних и Furstenbund , а также либералы, демократы, партийные лидеры любого сорта, культурные дистортеры и интеллектуалы в период 1900–1975 гг.), раздувают потребность во лжи — все большей и лучшей лжи. Они любят называть это макиавеллизмом и обвинять в нем других. Но сам Макиавелли определенно не был «макиавеллистом», иначе он не написал бы свою основанную на фактах, правдивую книгу. Вместо этого он написал бы книгу о том, как добра человеческая природа в целом и как исключительно добра, в частности, природа государей. Когда Макиавелли упоминает обман, он подразумевает обман врага , а либералы и дистортеры считают обман нормой поведения по отношению к населению, судьбой и жизнями которого они вольны распоряжаться.

Классическим примером в этом смысле остаются «выборы» в Америке осенью 1940 года. Населению было предложено «выбрать» одного из двух кандидатов, представлявших на самом деле одни и те же интересы. Вопрос, который предстояло «решить» населению, заключался в том, вмешаться или нет Америке во Вторую мировую войну. Оба кандидата публично заявляли совершенно недвусмысленно , что они не будут втягивать Америку в войну. При этом и тот и другой хранили верность кругам, сделавшим их кандидатами именно для того, чтобы как можно скорее втянуть Америку в войну. Разумеется, успеха добились оба кандидата, поскольку в условиях поздней демократии партии становятся трестами и больше не участвуют в конкуренции, которая повредила бы им обеим. После «выборов» эти успешные кандидаты выполнили свое подлинное обязательство: заставили Америку воевать, отправив на смерть тех самых людей, чьи жизни они клялись обезопасить от Второй мировой войны, которая не имела отношения к американским интересам. Один из кандидатов объяснил после «выборов», что обещание невмешательства было всего лишь «предвыборной риторикой».