Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Политики обычно мыслят не чище других людей. Даже святой совершает грех, даже ученому свойственны личные предрассудки, даже в божественном есть легкий оттенок механицизма, даже либерал отчасти находится во власти животного инстинкта, который, дай ему волю, приведет к кровавой войне, заканчивающейся истреблением населения бывшего врага.

Из того, что война не может быть чисто экономической, религиозной или моральной, следует, что война не нуждается ни в каких дополнительных характеристиках, чтобы быть оправданной политически . Философы-схоласты выдвинули религиозно-этические предпосылки справедливой войны. Св. Фома Аквинский изложил их в окончательной для религиозно-этической мысли форме. Однако с политической точки зрения критерии оправданности совершенно иные. Разумеется, термин «оправдание» неадекватен, поскольку он изначально является моральной, а не политической категорией. Поэтому его нельзя интерпретировать исходя из морали: говоря здесь об оправдании, мы подразумеваем уместность, желательность, преимущества, и все это, конечно, дополняет смысл слова «оправдание». Тогда какие войны оправданы в этом практическом, политическом смысле? Политика есть деятельность в отношении власти. Единицы, вовлеченные в политику, могут получить или потерять власть. Инстинкт и понимание заставляют их искать способы увеличения своей власти. Поэтому война, практически не сулящая увеличения власти, не является политически оправданной. Война, обещающая увеличение власти, политически оправдана. В этой связи «успех» означает, что результатом войны является приобретение власти. Если в результате войны власть теряется, ее следует считать проигранной.

Вышесказанное требует, чтобы слова поражение и победа использовались в двух строго и точно определенных, самостоятельных смыслах: военном и политическом. Армии могут побеждать на полях сражений, однако единица, которой они якобы принадлежат, может в результате войны потерять власть, которую имела в начале. Я говорю «якобы принадлежат» , потому что если политическая единица оказывается в ситуации, когда даже ее военная победа означает политическое поражение, она не является независимой единицей в политической реальности . Таким образом, если бы в мире существовали только две державы, то для одной из них победа в войне с необходимостью означала бы также политическую победу. Иного не дано. Но если в войне участвует больше двух стран, то, одержав военную победу, по крайней мере, одна из них должна была бы добиться также политической победы, то есть усилить свою власть. Поэтому если какая-либо держава, воевавшая за победившую в военном отношении сторону, окончила войну с потерей власти, это значит, что на самом деле она боролась за политическую победу другой державы. Иными словами, она не была независимой единицей, но служила кому-то другому.

В частности, после Первой мировой войны Англия, воевавшая на стороне военного победителя, оказалась ослаблена в политическом отношении, то есть утратила свою довоенную власть. Войну за испанское наследство Франция окончила, оказавшись слабее, чем до вступления в нее, несмотря на одержанную военную победу.

В то же время между этими двумя смысловыми ответвлениями терминов «победа» и «поражение» существует иерархия: главным является политический смысл, потому что сама война для политики второстепенна. Любой политик предпочел бы сочетание военного поражения и политической победы, а не наоборот. Несмотря на военное поражение Франции в Наполеоновских войнах, на Венском конгрессе Талейран выторговал для Франции политическую победу. Говорить о том, что некто одержал военную победу и одновременно потерпел политическое поражение, значит утверждать, что военный противник не был настоящим врагом. Настоящий враг — это тот, разгромив которого можно увеличить свою политическую власть.

Задача политика — определить, против кого надо сражаться, и если в качестве врага он избирает единицу, за счет которой нельзя прибавить себе власти даже в ходе успешной в военном отношении кампании, значит это некомпетентный политик. Он может быть просто глупым, а может вести свою паразитическую политику, распоряжаясь жизнями соотечественников ради удовлетворения собственных антипатий, как граф Брюль в Семилетней войне. Либо он может быть дистортером, представляющим внешнюю силу, не принадлежащую к данной нации или даже культуре. Бывают также случаи предательства политиков из личных экономических соображений: например, поляки, которые в начале войны, в 1939 году, исчезли, и о них больше никто не слышал.

Однако независимо от причин, по которым политик неверно определяет врага, не подлежит сомнению, что тем самым он отрекается от суверенитета собственного государства и, соответственно, заставляет его служить другому государству.

Классическим примером в недавней истории стала роль Англии во Второй мировой войне. В военном смысле эта страна стала победительницей, но в то же время потерпела полное поражение в политическом смысле. Уже во время войны один английский парламентарий осмелился заявить, что, по сути, Англия является колонией Америки. На исходе этой войны власть и престиж Англии настолько упали, что ей пришлось расстаться с империей. Победителями оказались неевропейские силы. Во Второй мировой войне Англия жертвовала жизнями и положением ради чужой политической победы. Такое происходит в истории не в первый и не в последний раз, но благодаря своему былому величию эта страна останется классическим примером.

Занимая небольшой остров площадью около 242 тысяч квадратных километров с населением лишь 40 миллионов, в 1900 году Англия контролировала 17/20 поверхности планеты. Это включает все моря, на которых Англия владычествовала в том смысле, что могла не допускать туда любую другую державу. Менее чем за 25 лет, после Первой мировой войны 1914–1918 гг., Англия лишилась этого господства наряду с торговым лидерством и статусом европейского арбитра, который мог помешать любой державе себя опередить. Менее чем за 50 лет, то есть после Второй мировой войны 1939–1945 гг., все было потеряно: как империя, так и независимость самого отечества. Урок, конечно, заключается в том, что в результате одной-двух войн против державы, не являющейся настоящим врагом, может рухнуть система, строившаяся в течение нескольких столетий с помощью войн, кровопролития и высокой политической традиции — всегда выбирать такого врага, поражение которого приведет к расширению английской империи.

Еще в 1939 г. все политические мыслители Англии единогласно считали, что у нее не может быть врага в Европе, поскольку в мировой политике решающими стали неевропейские силы — Япония, Россия и Америка. Но уже в 1946-м по этому вопросу не могло быть разногласий у людей по всему миру, независимо от их способности или неспособности к политическому мышлению. За исключением, естественно, либералов, которые опираются только на теории, а не на факты. Разумеется, даже после этой ужасной войны английские либералы, дистортеры и просто недоумки продолжали прославлять «победу» этой страны. С политической точки зрения самым обнадеживающим для будущего Англии фактом в послевоенный период был вывод оттуда неевропейских оккупационных сил.