Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Склонность расы к предпочтению собственного физического типа является одним из величайших фактов, который нельзя фальсифицировать, подменив идеей слияния с совершенно чуждыми типами, как попытались сделать либерализм и коммунизм в период рационалистического засилья.

Расу невозможно понять, внутренне связывая ее с феноменами из других плоскостей жизни, такими как национальность, политика, народ, государство, культура. Если в ходе истории на несколько столетий устанавливается сильная взаимосвязь между расой и нацией, это не значит, что на основе определенного расового типа впоследствии всегда формируется политическая единица. Будь так, ни одна из бывших наций Европы не сформировалась бы в том виде, в каком она существовала. Достаточно представить себе расовые отличия между калабрийцами и ломбардийцами. Что они значили для истории времен Гарибальди?

Здесь мы подходим к наиболее важному аспекту объективного смысла расы в нашу эпоху: история может сужать или расширять границы расовой определенности . Способ, которым это достигается, связан с духовным элементом, заложенным в расе. Так, группа, имеющая духовную и историческую общность, стремится приобрести также расовый аспект. Общность, в которой участвует ее высшая природа, транслируется вниз, в направлении глубинной космической составляющей человека. Поэтому в западной истории старое дворянство стремилось конституировать себя как раса, чтобы дополнить свое единство духовной стороной. Масштаб, в котором это происходило, до сих пор очевиден там, где историческая преемственность старого дворянства еще сохранилась. Важный пример в этом отношении — образование еврейской расы, которую мы знаем по тысячелетней жизни в европейских гетто. Оставляя пока в стороне специфическое мировоззрение и культуру еврея, отметим, что такая общность судьбы, на каком бы фундаменте она изначально ни сформировалась как таковая, выковывает из группы расу, равно как и духовно-историческую единицу.

Раса влияет на историю, поставляя для нее материал, привнося свои сокровища крови, чести и сильных инстинктов. Со своей стороны, история влияет на расу, накладывая на высшие исторические единицы, кроме духовной, также и расовую печать. Раса есть более глубокий план бытия в том смысле, что она ближе к космосу, теснее соприкасается с первичными стремлениями и побуждениями жизни в целом . История — это поверхностный план бытия, где все сугубо человеческое и в первую очередь относящееся к высокой культуре, выступает в виде дифференциации жизненных форм .

Способ, которым осуществляется расизация исторической единицы, как это было с европейской знатью, состоит в том, что в такой группе космос неминуемо пробуждает идеальный физический тип и инстинкт расовой красоты, совместно работающие через зародышевую плазму и внутри каждой души, чтобы придать этой группе особенный облик, выделяющий ее в потоке истории. Когда из-за превратностей истории эта общность судьбы исчезает, исчезает и данная раса, чтобы больше не вернуться.

Теперь можно уверенно опровергнуть фундаментальные заблуждения материалистической интерпретации расы, принятой в XIX веке.

Раса не сводится к групповой анатомии.

Раса не является независимой от почвы.

Раса не является независимой от Духа и Истории.

Расы не поддаются классификации, кроме как на произвольной основе.

Раса не является жесткой и постоянной совокупной характеристикой людей, не меняющейся на протяжении истории.

Мировоззрение XX века, основанное на фактах, а не физико-механических представлениях, видит расу текучей , струящейся вместе с историей сквозь жесткую скелетную форму, заданную почвой. История приходит и уходит, и так же, в событийном симбиозе с ней, раса. Крестьяне, возделывающие сегодня землю под Персеполисом, принадлежат к той же расе, которая сеяла или кочевала здесь за тысячу лет до Дария, хотя она могла по-разному называться тогда и теперь. Однако в то же самое время здесь завершила себя высокая культура, породившая расы, уже навсегда ушедшие.

Последняя ошибка материализма XIX века — путать имена с историческими и расовыми общностями — была одной из самых роковых. Имена лежат на поверхности истории, а не укоренены в ее ритмической, космической основе. Если сегодняшние жители Греции носят то же коллективное имя , что и население данной территории во времена Аристотеля, говорит ли это о наличии исторической преемственности? Или расовой преемственности? Имена, как и языки, имеют собственные судьбы, совершенно независимые от других. Поэтому общий язык жителей Гаити и Квебека не дает повода приписывать им общее происхождение, хотя к такому результату с необходимостью приводят методы XIX века, если их применять к известному нам настоящему, равно как и к интерпретации прошлого на основании сохранившихся имен и языков. Сегодняшние жители Юкатана в расовом отношении те же, что и в 100 г. н. э., несмотря на то, что говорят они по-испански, а раньше пользовались теперь уже исчезнувшим языком и были известны под другим именем. За истекшее время произошел подъем, завершение и исчезновение высокой культуры, но с ее уходом раса вернулась в качество первозданного, простого отношения между племенем и ландшафтом. Не стало высокой истории, которая могла бы на нее повлиять или наоборот.

Во времена египетской культуры народ, называвшийся ливийцами, дал имя определенной территории. Значит ли это, что все, кто обитал здесь с тех пор, связаны с ним родством? В 1000 г. н. э. пруссы не были европейским народом. В 1700 г. «Пруссией» уже называли нацию европейского типа. Европейские завоеватели просто взяли имя вытесненных племен. Все, кого мы называем разными именами: остготы, вестготы, юты, варяги, саксы, вандалы, норманны и даны — произошли из одного и того же расового материала, но имена об этом молчат. Иногда человеческая общность дает свое имя территории, поэтому, когда ее вытесняют, старое имя переходит к завоевателям, как было в случае Пруссии и Британии. Иногда группа называется по территории, как американцы.

В контексте симбиоза расы с историей имена носят случайный характер . Сами по себе они не говорят о какой-либо внутренней преемственности. То же самое относится и к языку.

Осознав, что, говоря об истории, мы на самом деле подразумеваем высокую историю, то есть историю высоких культур, и что эти высокие культуры представляют собой органические общности, выражающие свои внутренние возможности в разворачивающемся перед нами изобилии форм мышления и событий, мы начинаем глубже понимать тот способ, которым реализуется история, независимо от имеющегося в ее распоряжении человеческого материала. Она кладет отпечаток на этот материал, создавая из первоначально очень разных биологически групп исторические единицы . В гармонии с космическими ритмами, управляющими всем живым от растения до культуры, историческое единство приобретает особую расовую составляющую, образуя новое расовое единство, отличное по своему духовно-историческому содержанию от прежнего, первобытного, простого отношения между племенем и почвой. Но с прекращением высокой истории, завершением культуры, духовно-исторический смысл уходит навсегда, и снова воцаряется первобытная гармония.