Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Вспомним, например, мютюэлизм Прудона, тепло взаимной помощи и поддержанные государством производственные кооперативы, о которых говорит Лассаль , « социалитарное общество» Дюринга и «мировые загадки» Геккеля, некоторые формы «вульгарного» материализма, оставившие след в естественных науках, формы эволюционизма, восходящие к Дарвину, или идеалы свободы в буржуазной философии.Согласимся также, что даже этический социализм, восходящий к неокантианству и весьма откровенно направленный против марксизма, является замкнутой школой, которая не имела никакого заметного влияния на теорию и стратегию рабочего движения, тем не менеесовершенно неоспоримо, что категории ответственности, свободы, индивидуальной справедливости и прочие подобные концепции, содержащиеся в этическом социализме, вошли составной частью в структуру поведения сознательных пролетариев, потому что они не были в состоянии понять научный социализм, пока его язык был слишком сложным, трудным, зашифрованным.

Поэтому, когда Энгельсав конце концов убедили в необходимости подвергнуть основательной критике идеи Дюринга, проникшие в партию вплоть до ее руководства (убедил его Вильгельм Либкнехт, который на себе испытал влияние этого шарлатанства), он не мог свести все дело к разъяснению на популярном и доступном языке истинного значения учения Маркса и к доказательству на большом количестве примеров отсутствия научности в системе Дюринга: ведь если следовать логике проблемы перевода языка Маркса на более популярный язык, то получится, что теория претерпела структурную трансформацию, вызванную контактом с критикуемым объектом. Это не означает, что такая трансформация произошла оттого, что Энгельс что-то позаимствовал из учения Дюринга. Но, работая над « Анти-Дюрингом », Энгельс должен был обязательно отдавать себе отчет в том, что научная терминология, призванная опровергнуть утопическое содержание обыденного сознания (и, в частности, самую потребность пролетариата в органическом видении мира именно потому, что оно ненаучно, «слепо к истории»), становится все менее понятной и все менее вероятно, что она будет взята на вооружение массами и, следовательно, превратится в материальнуюсилу. То, что такие трансформации не происходят естественным путем, а требуют подготовительной организационной работы и размышлений над различными уровнями опыта, стало ясно Марксу и Энгельсу позднее, после написания «Манифеста Коммунистической партии», когда в противовес всякому современному им сектантству они стали подчеркивать необходимость создания партии, способной выразить общие интересы пролетариата, то есть стать выразителем самого класса как политически активной силы.С точки зрения Энгельса, исторически новым был только вопрос о последствиях, которые повлечет за собой теория, ставшая материальной силой. Следовательно, бессмысленно обвинять Энгельса в фальсификации марксистской диалектики: в действительности он, используя в стратегических целях марксистские категории, говорит о новой фазе развития европейского пролетариата.

В 1867 году в одной из рецензий на первый том «Капитала» (по всей вероятности, согласованной с Марксом) Энгельс, явно уверенный в том, что историческаяправда теории и объективные интересы эмансипации должны в любом случае совпадать в радикальной критике существующего, заранее предостерегал относительно разочарования, на которое был бы обречен читатель (который взялся бы за «Капитал» в надежде на второе пришествие), и готовил его к отказу от имманентной критики и жертвам в ее пользу. Кое-кто, писал он, будет разочарован, если ждет раскрытия секретов «подлинного социалистического тайного учения» или если хочет знать ,

«как же, собственно, будет выглядеть коммунистическое тысячелетнее царство. Кто рассчитывал на это удовольствие, тот основательно заблуждался. Впрочем, он узнает из нее о том, как не должно быть… и у кого есть глаза, чтобы видеть, тот увидит, что здесь требование социальной революции выставлено достаточно ясно. Здесь речь идет не о рабочих ассоциациях с государственным капиталом, как у покойного Лассаля, здесь идет речь об уничтожении капитала вообще. Маркс остается все тем же революционером, каким он был всегда, и он менее чем кто-либо стал бы скрывать в научном сочинении эти свои взгляды. Но о том, что будет после социального переворота, он говорит лишь в самых общих чертах» [2].

Эта критика абстрактно позитивного описания «коммунистического тысячелетнего царства», которое готовится – особенно в периоды кризисов – «на кухнях провозвестников будущего», вполне резонно совершенно не затрагивает вопросов, которые могут заинтересовать и сознательного пролетария: каким образом можно было бы направить в русло коллективного процесса эмансипации – с целью применения на практике, мотивирования практики – все эти позитивные утопии, все эти представления о справедливости и счастье, всевозможные мечты и фантазии, которые непременно возникают в условиях, когда не удовлетворяются даже самые насущные потребности, и которые в данное конкретное время и в данной конкретной обстановке являются порождением наемного труда и товарного производства? Как можно было бы освободить эти утопии от этого их актуального контекста?

«Уничтожение капитала» есть, несомненно, глобальная историческая задача, но она не выражена в конкретной форме. Без теоретической и организационной переработки подобных инстинктивных фантазий, без сознательного освобождения от утопических элементов, которые ведут, по крайней мересубъективно, к объективно существующему отчуждению, невозможно добиться, чтобы трудящийся увидел в нищете нечто иное, а не все ту же самую нищету. Другими словами: не определив рамок практических утопий, человек с обыденным сознанием неизбежно будет мыслить недиалектически, дуалистически. Но поскольку с порождаемыми обыденным сознанием утопиями покончить не так-то просто, а одних научных доказательств недостаточно, чтобы их искоренить, они зачастую существуют сами по себе, в отрыве от науки, и осуществляют подрывные функции, способствуя, как показывает история рабочего движения, проявлению постоянной, в многозначительном смысле, тенденции к «вечному возврату» к анархизму, левому экстремизму, этическому социализму, идеализму и субъективизму всех оттенков, вдобавокеще всячески усугубляемыхжесткой ортодоксальностью, чуждой каким бы то ни было компромиссам.

Вопреки прогнозам Энгельса от 1867 года массы на деле не имели возможности увидеть последствия, которые вытекали для них из «неясных намеков» на будущее и из анализа этапов социальной революции: за четыре года было продано не больше тысячи экземпляров первого тома «Капитала», да и те, естественно, были раскуплены скорее буржуазной интеллигенцией, чем пролетариями.Это возражение может показаться неубедительным, поскольку оно носит лишь опосредованный и информативный характер и не затрагивает внутреннего анализа, содержащегося в «Капитале». На его фоне гораздо больший вес приобретает тот факт, что даже еще и после 1875 года труды Лассаляимели широкое распространение и всегда лежали в основе социалистических культурных программ.