Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

данный вопрос не принадлежит к тем, в сущность которых проникнуть невозможно, то чрезмерная осторожность в этом пункте была бы ошибочной. Нет недостатка в сочинениях, где нам твердят, что «подобного рода изысканиям предаваться не стоит, что первые причины для нас недоступны и что слабому нашему разуму достаточно ограничиться изучением опыта и познанием фактов и т. п.*. Не дадим же себя одурачить этой напускной скромностью. Всякий раз, когда ученый прошлого века принимает смиренный тон и как будто опасается вынести определенное решение, можно не сомневаться: он прекрасно видит истину, однако желал бы ее утаить. Ведь речь здесь вовсе не идет о какой-то тайне, принуждающей нас к молчанию, — напротив, мы обладаем всеми познаниями, необходимыми для решения проблемы. Ибо мы знаем, что любое движение есть следствие; кроме того, нам известно, что началом движения может быть лишь дух, или, как выражались столь часто цитируемые в этой книге древние, начало всякого движения должно искать лишь в неподвижном. Те же, кто утверждал, будто движение внутренне присуще материи, совершили великий грех: они говорили против собственной совести, ибо я не думаю, что найдется хотя бы один разумный человек, который не был бы убежден в обратном, а потому эти люди поступали совершенно непростительно. А еще их можно вполне обоснованно заподозрить в том, что они сами себя не понимали. В самом деле, тот, кто абстрактно утверждает, будто движение присуще материи, не утверждает ровным счетом ничего, ибо никакого абстрактного движения в действительности не существует: всякое движение есть движение конкретное и частное, производящее определенные следствия. А значит, речь идет не о том, чтобы установить, присуще ли материи движение вообще, но о том, присущи ли материи определенное движение, последовательность или совокупность движений, которые должны произвести, например, растение, минерал или животное. Вопрос в том, предполагает ли идея материи необходимым образом идею изумруда, соловья, розового куста, или даже идею этого изумруда, этого соловья, этого розового куста, — что само по себе есть предел нелепости. В природе не существует слепых движений или турбулентности-, всякое движение имеет цель и результат, заключающийся в образовании или разрушении, и потому невозможно говорить о присущем материи движении, не утверждая в то же время, что ей присущи и результаты его. А следовательно, если движение находится в столь явной и необходимой связи с намерением, то, допуская, что движение присуще материи, мы тем самым признаем, что и целеполагание также необходимым образом принадлежит к ее сущности, — другими словами, мы возвращаемся к духу благодаря тому самому аргументу, с помощью которого желали от него избавиться.

Когда система Ньютона только появилась в мире, она пришлась по вкусу веку отнюдь не благодаря своей истинности (последняя все еще подвергалась сомнениям), а вследствие той поддержки, которую она по видимости оказывала мнениям, вскоре навечно ставшим характернейшим знаком этой роковой эпохи. В знаменитом предисловии к книге «Начал» Коте поспешил выдвинуть утверждение о том, что притяжение присуще материи, — но сам творец системы первым опроверг своего славного ученика. Ньютон публично заявил, что никогда и не думал поддерживать подобный тезис и даже вовсе не читал предисловия Котса. 344 344 Подобное кажется невероятным, и тем не менее это так, — если, конечно, мы не дерзнем сделать недозволенное предположение, о том, что Ньютон обманывал читателя. В Теологических письмах к доктору Бентли он ясно говорит, что «никогда не читал и даже не видел предисловия Котса» (Newton поп vidit). Это тот самый Коте, похищенный смертью во цвете лет, которому сам Ньютон посвятил великолепное надгробное слово: «Если бы Коте был жив, мы бы познали нечто замечательное». Во введении к своей знаменитой книге Ньютон торжественно (и не один раз) объявляет, что система его не имеет никакого отношения к физике, что он вовсе не намеревался приписывать центрам притяжения какую-либо реальную силу, — одним словом, что он и не мыслил выходить за пределы математики (хотя понять подобное отвлечение довольно трудно).

Таким образом, ньютонианцы, без конца рассуждающие о небесной физике, вступают в прямое противоречие со своим учителем, который неизменно исключал из собственной системы всякие физические представления. Данное обстоятельство всегда казалось мне чрезвычайно замечательным.

Отсюда же проистекает еще одно разительное противоречие у ньютонианцев: они постоянно утверждают, что притяжение есть не теория, но факт, — и однако, как только дело доходит до практического применения, они начинают защищать именно теорию. О двух силах рассуждают они как о чем-то реальном, и в самом деле, не будь притяжение теорией, оно бы превратилось в ничто, ибо в таком случае все свелось бы к отдельным фактам и разрозненным наблюдениям.

Еще совсем недавно (в 1819 г.) Королевская академия в Париже задавала вопрос: «Можно ли, исходя из одной лишь теории, составить таблицы Луны, не уступающие по своей точности тем, которые созданы на основе наблюдений?»

Таким образом, на этот счет до сих пор существуют сомнения, и потому простой и ясный здравый смысл, не знакомый с глубокими учеными исчислениями, склонен будет заключить, что теория притяжения есть лишь наблюдение, представленное в математических формулах. Я, впрочем, не намерен утверждать это категорически, ибо не хочу оставлять тот сдержанный и осторожный тон, держаться которого обещал со всей строгостью.

Однако есть вещи, достоверность которых очевидна и вне каких-либо математических выкладок. Вполне, например, ясно, что нельзя принимать всерьез следующее утверждение ньютонианцев: «Мы вовсе не обязаны указывать силу, которая приводит в движение небесные тела; она есть простой факт». Скажу еще раз: остерегайтесь современной философии, когда она почтительно склоняет голову и говорит: Двигаться дальше я не дерзаю, — это верный знак того, что она видит перед собой истину, которая внушает ей страх. Движение светил не более загадочно, чем любой иной вид движения; а поскольку всякое движение порождается движением предшествующим, — и так далее, пока мы не дойдем до первоначального акта воли, — то и небесные светила могут быть приведены в движение либо механическим толчком (если это движение вторичное), либо волей (если перед нами движение первоначальное). И потому нью-тонианцы обязаны сообщить нам, какому же это материальному перводвигателю поручили они руководить движением небесных тел в пустоте. В самом деле, желая поддержать честь механической теории, они призывали на помощь некий эфир, или Бог весть какой чудесный флюид (предел человеческого безрассудства явили нам в этой области сочинения Лесажа из Женевы). Подобные системы не заслуживают даже опровержения, хотя и представляют известную ценность: они ясно показывают нам полную растерянность и отчаяние этого рода философов, которые, уж конечно, сумели бы подыскать для своих выдумок опору сколько-нибудь сносную, если бы таковая существовала.