Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Du délire des rois les peuples sont punis.

Но Ж.-Б. Руссо обнаружил больше серьезности и истинно философского глубокомыслия, когда сказал:

C’est le courroux des rois qui fait armer la terre, C’est le courroux du Ciel qui fait armer la rois.

И еще заметьте: этот и сам по себе ужасный закон войны есть лишь отдельная глава в общем законе, тяготеющем над вселенной.

В обширной области живой природы господствует явное насилие, некая предписанная свыше ярость, вооружающая каждое существо in mutua funera. il3)Едва покинув пределы царства бесчувственности, вы обнаруживаете, что закон насильственной смерти начертан на самой границе жизни. Уже в мире растительном начинаем мы ощущать его действие. От громадной каталь-пы до самых скромных злаков сколько растений умирает, и сколько бывает убито! Но стоит войти в царство животных — и закон этот предстанет пред вами со всей своей устрашающей очевидностью. Некая сила, одновременно скрытая и осязаемая, непрестанно занимается тем, что насильственными средствами обнажает начало жизни. В каждом крупном разряде животных избрала она известное число представителей и предназначила к тому,

чтобы пожирать остальных. Существуют хищные насекомые, хищные птицы, хищные рыбы, хищные четвероногие, и нет такого мгновения, когда бы одно живое существо не истреблялось другим. А над всеми бесчисленными видами животных поставлен человек, чья смертоносная рука не щадит ничего: он убивает, чтобы доставить себе пропитание, убивает, чтобы раздобыть себе одежду, убивает, чтобы облечь себя в украшения, убивает, когда нападает, убивает, когда защищается, убивает ради науки, убивает ради забавы — он убивает, чтобы убивать! Гордый и грозный повелитель, он требует всего, и ничто не в силах ему противиться! Он знает, сколько бочек с жиром доставит ему голова акулы или кашалота; тонкой ее иглой приколет он в своих музеях к картону изящного мотылька, которого поймал на вершине Монблана или Чимборазо; он набивает чучело крокодила и бальзамирует колибри; по его воле гремучая змея умирает в консервирующем растворе, чтобы впоследствии казаться целой и невредимой в глазах длинной вереницы зевак. Лошадь, которая мчит своего хозяина на охоту на тигра, щегольски покрыта шкурой этого самого зверя. Человек требует всего и сразу: у ягненка — внутренности, чтобы звонко играла арфа, у кита — ус, чтобы поддерживать корсет юной девы, у волка — смертоносные клыки, чтобы полировать легкие произведения искусства, у слона — бивни для игрушек ребенку, а обеденный стол человека весь покрыт трупами. Философия способна даже объяснить нам, почему непрекращающаяся резня была предусмотрена и предписана свыше в общем устройстве целого. И неужели действие этого закона остановится перед самим человеком? Без сомнения, нет. Но какое же существо станет истреблять того, кто истребляет всех?

Он сам: именно человеку предписано убивать человека. Но как сможет он исполнить этот закон — он, человек, существо нравственное и сострадательное; он, рожденный для любви, оплакивающий других, как самого себя, и даже придумывающий себе химеры — лишь бы только заставить себя плакать; наконец, он, человек, которому было сказано, что до последней капли взыщется кровь, пролитая им неправедно?* Этот закон исполнит война. Разве не слышите вы, как вопиет земля, требуя крови? Ей мало крови животных и даже крови преступников, пролитой под мечом правосудия. Если бы правосудие человеческое настигало всех злодеев, то не было бы войн, но оно в силах покарать лишь немногих, а часто даже щадит их, не догадываясь при этом, что жестокое его человеколюбие лишь делает войну еще более необходимой, — и в то же самое время другое ослепление, не менее гибельное и бессмысленное, заглушает в мире всякое раскаяние и искупление. И земля взывала не вотще — война разгорается. И тогда человек, внезапно охваченный божественным неистовством, чуждым ненависти и гневу, устремляется на поле брани, не зная, чего он хочет, ни даже того, что он творит. Так что же означает страшная эта загадка? Ведь нет ничего более противного человеческой природе — и однако ничто не отталкивает человека в столь малой степени: с восторгом совершает человек то, что ему, человеку, ненавистно! Разве не замечали вы, что на поле брани человек никогда не выказывает неповиновения? Он способен заколоть Нерву (14)или Генриха IV, (15)но самый омерзительный тиран, самый наглый и жестокий мясник, 219 219 Быт. 9, 5.

терзающий человеческую плоть, никогда не услышит во время битвы таких слов: «Мы больше не желаем вам служить!* Я не могу припомнить какой-либо мятеж на поле боя, какой-либо заговор, имевший целью свергнуть власть тирана. Ничто не противится и не способно воспротивиться силе, влекущей человека в бой; безвинный убийца, слепое орудие грозной десницы, повергается он, склонив главу, в изрытую им самим бездну. Он несет смерть, он ее принимает, даже не догадываясь о том, что это он — творец смерти. 220 220 Infixae sunt gentes in interitu quem fecerunt (Ps. 9, 16). (,6)

Так — от клеща до человека — неуклонно исполняется великий закон насильственного истребления живых существ. И земля, непрерывно орошаемая кровью, есть лишь громадный алтарь, где все живущее должно приноситься в жертву, — без передышки, без отдыха, без меры, вплоть до скончания веков, вплоть до полного исчезновения зла, вплоть до смерти самой смерти. 221 221 «Ибо последний враг, который истребится, это — смерть» (1 Кор. 15,26).

Но подобное проклятие должно поражать человека еще более прямым и очевидным образом, и потому ангел-губитель вращается, словно Солнце, вокруг несчастной нашей Земли; он позволяет одному народу перевести дух лишь затем, чтобы поразить в это время другие. Но когда преступления, и особенно преступления определенного рода, постепенно накапливаясь, достигают известной черты, ангел до предела ускоряет свой неутомимый полет. Словно быстро вращающийся факел, присутствует он благодаря огромной скорости движения во

всех точках страшной своей орбиты. Иногда он в одно мгновение поражает все народы земные, а в другой раз, служитель возмездия точного и непогрешимого, ожесточается против отдельных народов и потопляет их в крови.

И не ждите, что народы попытаются избежать этого приговора или каким-то образом его смягчить. Кажется, будто эти великие грешники, озаренные светом совести, сами требуют казни и с готовностью принимают ее, дабы обрести в ней искупление. И пока течет у них в жилах кровь, они будут отдавать ее не колеблясь, и вскоре юность станет слушать рассказы об этих опустошительных войнах, порожденных преступлениями отцов.

Итак, война божественна сама по себе, ибо представляет собою мировой закон. Война божественна и в своих последствиях сверхъестественного порядка, как общих, так и частных. Последствия эти плохо нам известны, ибо их мало исследуют, но от этого они не становятся менее очевидными. Кто может усомниться, что гибель в бою имеет великие преимущества? И кто способен подумать, будто жертвы этого страшного приговора пролили свою кровь напрасно? Но еще не пришло время говорить о подобных предметах: наш век не созрел для того, чтобы ими заниматься. Так оставим же ему его физику, сами же остановим взор на том незримом мире, который объясняет все.