Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Граф. И ведь отнюдь не большие батальоны, г-н сенатор, спасли вашу родину, когда в начале XVII века князь Пожарский и скотопромышленник Минин избавили Россию от невыносимого ига. Почтенный купец пожертвовал на общее дело свое добро и имущество своих друзей и указал на небеса Пожарскому; тот обещал свой меч и свою кровь. Они выступили в поход, имея лишь тысячу бойцов, — и они победили.

Сенатор. Мне приятно, что именно это событие пришло вам на память, г-н граф. Впрочем, история всех народов полна подобных фактов, ясно доказывающих, что действие численного превосходства может быть порождено, усилено, ослаблено или сведено на нет множеством не зависящих от нас обстоятельств. А что касается наших Те Deum, столь многочисленных и часто столь неуместных, то я их вам, г-н кавалер, уступаю от всего сердца. Если бы Бог был похож на нас, они навлекли бы на себя его молнии — но ведь Господь знает, кто мы такие, и обращается с нами сообразно нашему неведению. И потом, пусть даже здесь, как и в прочих делах человеческих, бывают свои злоупотребления, сам этот обычай не становится оттого менее священным и похвальным.

Как бы то ни было, всегда нужно молить Бога о победе и благодарить за нее. И если ничто в нашем мире не

зависит от Бога столь прямым и непосредственным образом, как война, если Бог ограничил в этом отношении естественные силы человека, если Он любит именоваться Богом сил, — то у нас есть все основания удвоить моления, когда поражает нас этот страшный бич. И великий разум выказали христианские народы, молчаливо согласившись выражать благодарность Богу сил за успех своего оружия посредством Те Deum, ибо я не думаю, что для благодарения за победы, зависящие от одного лишь Бога, можно было найти молитву более прекрасную. Кстати, она принадлежит вашей церкви, г-н граф.

Граф. Да, она родилась в Италии, и название «амбро-зианского гимна» могло бы внушить мысль, что принадлежит она исключительно св. Амвросию. (2|)Но обычно принято считать — правда, на основе простого предания, — что Те Deum был, если можно так выразиться, сымпровизирован в Милане двумя великими и святыми учителями церкви — блаж. Августином и св. Амвросием, охваченными порывом религиозного рвения. Мнение это в высшей степени правдоподобно. В самом деле, в этом неподражаемом гимне, сохранившемся и переведенном как в вашей церкви, так и в протестантских исповеданиях, нет ни малейшего следа работы и обдумывания; это не сочинение, это — излияние, это поэзия огненная и обжигающая, не скованная размером; это божественный дифирамб, в котором восторг и вдохновение, воспарив на собственных крылах, отринули всякую помощь искусства. И я не думаю, что вера, любовь и благодарность говорили когда-либо языком более искренним и проникновенным.

Кавалер. Вы напомнили мне то, о чем уже вели речь в последней нашей беседе, когда коснулись характерных особенностей различных молитв. Сам я никогда об этом не размышлял, и вы теперь внушаете мне желание прослушать курс молитв, — это было бы полезно и в смысле общей эрудиции, ведь все народы молились.

Граф. Курс этот будет чрезвычайно занимателен, и не в одной эрудиции здесь дело. Множество интересных наблюдений встретится на вашем пути, ибо молитва — это своеобразный индикатор, с математической точностью указывающий на моральное состояние данного народа. Известно, к примеру, что иудеи иногда именовали Бога «отцом», и даже язычники часто использовали это слово. Но обратитесь к их молитвам — и вы увидите, что здесь все обстоит по-другому. Во всей древности, и даже в Ветхом Завете не обнаружите вы ни единого примера того, чтобы, обращаясь к Богу в молитвах, человек почтил Его званием Отца. И еще: почему те народы древности, которые не были знакомы с откровением Моисея, никогда не умели выразить в своих молитвах раскаяние? Ведь и они, подобно нам, знали угрызения совести, ибо совесть была и у них. Чтобы найти искупителей и обрести искупление, величайшие их преступники проходили землю и переплывали моря, они приносили жертвы всем разгневанным богам, умащались благовониями, орошали себя водой и кровью, — но сокрушенное сердце не зрит себя самого, и потому никогда не умели они просить в своих молитвах о прощении. Овидий, как и тысячи других, мог вложить в уста оскорбленного человека, который прощает обидчика, такие слова: Non quia tu dignus, sed quo mitis ego\ (22)но никто из древних не был способен перенести их в уста преступника, который говорит с Богом. Может показаться, что мы всего лишь переводим Овидия, когда во время литургии возглашаем: Non aestimator meriti, sed veniae largitor admitte, — на самом же деле мы произносим то, что весь род человеческий не мог бы высказать без Откровения, ибо человеку было ведомо, что он может рассердить Бога или одного из богов, но он не знал, что Бога можно оскорбить. В любом языке есть слова преступление и преступник, но лишь языку христианства принадлежат слова грех и грешник. По тем же причинам человек всегда мог называть Бога Отцом, что обозначает лишь отношения творения и власти, но никто из людей, движимый одной только силой собственного духа, не мог произнести мой Отец, — ибо в этом выражается связь любви, оставшаяся чуждой даже Синаю и ведомая лишь Голгофе.

И еще одно замечание. Варварство еврейского народа стало одной из любимых тем XVIII века: не позволено и думать, что у этого народа были какие-то познания; самые элементарные истины физики и математики оставались ему неизвестны, земля для него была плоскостью, а небо — балдахином’, язык этого народа происходит от другого языка, от него же самого не был образован никакой новый язык; не имелось у евреев ни философии, ни литературы, ни искусств, и вплоть до самых поздних времен ни один народ и не слыхивал о книгах Моисея, а потому-де совершенно ложно утверждение, будто глубочайшие истины, рассеянные в сочинениях языческих авторов, происходят из этого источника. Согласимся со всем этим из вежливости — но как же тогда объяснить, что еврейский народ был в своих молитвах столь глубокомыслен, занимателен, трогателен, а часто даже вели-чественен и восхитительно прекрасен? Библия заключает в себе множество молитв, из которых составлена на нашем языке отдельная книга, но кроме того она содержит книгу книг этого рода, книгу в высшем смысле, книгу, не имеющую себе равных, — книгу Псалмов.

Сенатор. У нас с г-ном кавалером уже был долгий разговор на эту тему, и мне очень жаль, что наш друг не понимает по-славянски, — ибо перевод псалмов, который существует на этом языке, есть истинный шедевр.

Граф. Нисколько не сомневаюсь, да и все в том согласны; впрочем, для меня было бы достаточно и вашего мнения. И все же в данном случае вы должны извинить мои предрассудки, или, если угодно, неискоренимые убеждения. Три языка были некогда освящены на Голгофе: еврейский, греческий и латинский, — и я бы хотел, чтобы мы того и держались. Два языка религии в кабинете, один — в церкви; этого, на мой взгляд, достаточно. Впрочем, я чту любые труды в этом роде, предпринятые во всех странах, и вы прекрасно понимаете, что здесь нам не придется спорить.