Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Кавалер. Повторю вам то, что говорил на днях нашему дорогому сенатору: я восхищаюсь Давидом примерно так же, как и Пиндаром, то есть, хочу я сказать — на веру, с чужих слов.

Граф. Что я слышу, дорогой кавалер!? Пиндар не имеет ничего общего с Давидом: первый из них сам потрудился нам сообщить, что говорит он для одних лишь посвященных и что нет ему никакого дела до того, уразумеет ли его толпа современников, а если последним потребуются толкователи, его это нисколько не огорчит.' И чтобы вполне постичь этого поэта, стихи его мало произносить или даже петь — их нужно 224 224 Олимп. II, 149.

еще и танцевать. Когда-нибудь я расскажу вам о дорическом башмаке, пришедшем в изумление от тех новых движений, которые предписала ему бурная муза Пиндара. 225 225 Δωρίω φωνάν έναρμόζαι πεδιλω (Pindari Olymp. III, 9). Но когда поймете вы Пиндара настолько глубоко, насколько возможно это в наши дни, ваш интерес к нему угаснет. Оды Пиндара — это трупы, из которых дух ушел навсегда. Какое дело вам до коней Гиерона? что значат для вас мулы Агесилая? Какое участие способны вызвать у вас происхождение и достоинство различных городов и их основателей, чудесные деяния богов, подвиги героев, любовные похождения нимф? Вся прелесть этих од связана с определенным местом и временем, и никакое усилие нашего воображения уже не сможет ее воскресить. Нет больше Олимпии, исчезли Элида и Алфей, и тот, кто надеется найти Пелопоннес где-нибудь в Перу, не столь смешон, как тот, кто стал бы искать его в Морее. Напротив, Давид — выше времени и пространства, ибо он ничем не обязан определенной местности и конкретным обстоятельствам: он пел одного лишь Бога и истину, бессмертную, как Бог! Иерусалим для нас не исчез — он там, где мы, и именно Давид более всего приближает его к нам. А потому непрестанно читайте и перечитывайте псалмы, но — послушайтесь моего совета! — не в современных версиях, слишком далеких от первоисточника, а в латинском переводе, принятом нашей церковью. Я знаю, что поначалу нас смущают гебраизмы, все еще более или менее очевидные в Вульгате, (23)ведь те псалмы, которые читаем мы сейчас, переводились хоть и не с самого еврейского подлинника, но все же с варианта, который близко

его придерживался, так что затруднения здесь те же, — но они исчезнут при первых же усилиях. Остановите выбор на одном из ваших друзей, который, не будучи гебраистом, сумел бы, однако, посредством чтения вдумчивого и усердного проникнуть в дух языка, без всякого сравнения самого древнего из тех, чьи памятники до нас дошли; который смог бы постичь логический лаконизм его, смущающий нас еще сильнее, чем дерзкий лаконизм грамматики; и научился бы схватывать связь идей, почти невидимую восточным народам, чей бурный гений совершенно не улавливает доступные европейцу оттенки. И тогда вы поймете: достоинство этого перевода в том и состоит, что он сумел оказаться и вполне близким к еврейскому подлиннику, и достаточно от него далеким; вы увидите, как один-единственный слог, одно слово или какое-то неуловимое изменение строя фразы внезапно являют вашим очам дивные красоты. Псалмы суть истинное приуготовление к Евангелию, ибо нигде дух молитвы — он же есть дух божий — не проявился столь зримо; повсюду в псалмах встречаем мы обетования того, чем обладаем ныне. И важнейшая черта этих гимнов в том, что они всегда представляют собой молитвы. Даже когда предмет псалма кажется совершенно случайным, относящимся к какому-то частному событию в жизни царя-пророка, гений его вырывается прочь из ограниченного круга и стремится к обобщению, ибо гений этот созерцает целое в необъятном единстве вдохновляющей его силы; все его мысли и чувства обращаются в молитву, и нет у Давида строки, которая не принадлежала бы всем временам и народам. Никогда не нуждается он в снисходительности, позволяющей восторгу становиться темным, — и все же, когда орел Кедрона

воспаряет к облакам, взор ваш сумеет различить между ним и землею пространство большее, нежели то, которое созерцал некогда под диркейским лебедем Гораций. 1Порою он проникается мыслью о всеприсутствии божества — и множество самых величественных выражений является его духу: «Куда укроюсь, куда убегу от Твоего проникновенного взора? Возьму ли крылья зари и полечу к пределам моря, — и там рука Твоя поведет меня, и там встречу я мощь Твою. Воспарю ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты». 11А в другой раз обращает он взор к природе, и восторги его научают нас, каким образом должно ее созерцать: «Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим, в восхищении стану я воспевать дело рук Твоих. Как велики дела Твои, Господи! Глубоки, как бездна, помышления Твои, но слепец не зрит их, и не разумеет их человек несмысленный». 111

Когда же нисходит он к отдельным явлениям, как роскошны бывают его образы! как богаты выражения! Посмотрите, с какой силой и изяществом живописует он бракосочетание земли с влажной стихией: «Ты посещаешь землю в любви Твоей и обильно обогащаешь ее! Поток божий, выйди из берегов! Приготовь пищу человеку, ибо таково повеление, тобою полученное! ,vНаполни борозды, ороси семя растений, — и земля, напитанная возрождающей влагой, затрепещет в восторге от плодородия своего! уГосподи, Ты венчаешь год благо- 226 226 1 Multa DIRCAEUM LEVAT aura С y с N и м, etc. (Horatius). " Пс. 138, 7-9. m Пс. 91,5-7. ,v Q u ο n i a m ita est praeparatio ejus (Ps. 64, 10). 227 227 In stillicidiis ejus laetabitur germinans (ibid.). Я не знаю выражения прекраснее. стью Твоей, облака Твои источают изобилие, 228 228 Nubes tuae stillabunt pinguedinem ((Ps.64,12). 229 229 Pinguescent speciosa deserti (ibid.,\3). 230 230 1,1 Clamabunt, etenim hymnum dicent (ibid.,\4). 231 231 ,v Ascensiones in corde suo d i s p о s u i t (Ps. 83, 6). 232 232 Mbunt de virtute in virtuten, videbitur Deus deorum in S i ο n (ibid., 8). зеленые острова украшают пустыню," препоясываются холмы радостию, долины густо покрылись колосьями, стада облекаются роскошным руном, и все сущее издаст возглас ликования. Так все воспоют гимн славе Твоей!» 228 228 Nubes tuae stillabunt pinguedinem ((Ps.64,12). "

Но Давида следует разуметь в еще более возвышенном смысле, когда изъясняет он чудеса того внутреннего богопочитания, которое в его времена можно было постигнуть лишь через откровение. Охватившая его любовь к Богу становится пророческой, он опережает столетия и принадлежит уже к царству благодати. Подобно Франциску Сальскому и Фенелону, открывает Давид в сердце человеческом таинственные стези,™ «возвышаясь по которым от одной добродетели к другой, достигаем мы бога богов». 227 227 In stillicidiis ejus laetabitur germinans (ibid.). Я не знаю выражения прекраснее. В похвалах своих кротости и совершенству божественного закона он неистощим. Закон этот — «светильник нетвердой ноге его, свет и светило небесное, озаряющее мрачные пути жизни». 233 233 Пс. 118, 105. v " Пс. 118, 10-11. vm Пс. 118, 97. «Закон этот истинен, он сама истина и в себе самом несет свое оправдание; он слаще меда, вожделеннее золота и камней драгоценных, и те, кто пребудут ему верны, обретут в нем великую награду; 227 227 In stillicidiis ejus laetabitur germinans (ibid.). Я не знаю выражения прекраснее. " день и ночь будет он размышлять о законе Божием, ν,πи сокроет глубоко в сердце заветы Господни, дабы не согрешить перед ним*. 234 234 Пс. 118, 11. Давид восклицает: «Потеку путем заповедей Твоих, когда Ты расширишь сердце мое». 235 235 Там же, 32. 236 236 Altar i a Tua, Domine v i г t u t u m ! (Ps. 83, 4). 237 237 ,v Ps. 142, <10>. 238 238 v In iniq uitatibus conceptus sum.et in peccatis concepit me mater mea (Ps. 50, 7). A I i e n a t i sunt peccatores a vulva; erraverunt ab utero (Ps. 57, 4).