Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

Знает ли биолог, что такое зародыш? Понимаем ли мы хоть что-нибудь в том, как устроен организм? Продвинулись ли мы хоть на шаг в изучении размножения? Образование существ органических есть для нас книга за семью печатями». И вот вам итог всего этого великого таинства: коль скоро животное есть для нас книга за семью печатями, то никакого намерения и никакой цели прочесть в ней нельзя.

Вам, пожалуй, трудно будет поверить, что кто-то может столь скверно рассуждать, но этим окажете вы им слишком много чести. Именно так они думают или, по крайней мере, так они говорят (что далеко не одно и то же). Там, где нельзя рассуждать здраво и основательно, дух секты изощряется как только может: он увиливает в сторону от предмета, он прибегает к обману, а главное — он пытается окутать вещи каким-то полумраком, чрезвычайно выгодным для заблуждения. Рассуждая о целях, или, как они выражаются, целевых (конечных) причинах (не люблю я это слово), подобные философы — если ведут рассуждение сами — всегда толкуют лишь о природе безжизненной, тщательно при этом остерегаясь переходить в область двух других царств бытия, где, как они прекрасно понимают, сама почва противится их тактике. Но так или иначе, все сводится к их главному принципу: нельзя доказать существование замысла вообще, пока не обнаружена определенная цель этого замысла. И мне трудно даже вообразить софизм более грубый: неужели они не видят, 269 269 Все они прекрасно видят — но им досадно видеть то. что они видят, и они предпочли бы не видеть вовсе. К тому же им стыдно видеть лишь то, что способны разглядеть и другие, и получать доказательства что симметрия без представления о цели

невозможна, ибо сама же симметрия есть цель творца симметрии. Хронометр, потерянный где-нибудь в американских лесах и найденный дикарем, обнаруживает перед ним руку и разум создателя подобного механизма столь же наглядно, как и перед г-ном Шубертом. 1 (1,)А потому, не нуждаясь для нашего вывода ни в чем другом, кроме целесообразности как таковой, мы вовсе не обязаны отвечать софисту, который спросил бы у нас: а что это за цель? Допустим, я велел вырыть вокруг моего замка канал; кто-то скажет: для того, чтобы сохранить рыбу, другой — чтобы обезопасить себя от воров, наконец, третий — чтобы осушить и улучшить почву. Все они могут заблуждаться, зато наверняка окажется прав тот, кто ограничится следующими словами: Он роет канал для каких-то известных ему целей. А что касается философа, который сказал бы нам: «Пока все вы расходитесь в мнениях относительно цели, я вправе не усматривать здесь никакой цели вообще. Русло канала есть лишь результат естественного оседания почвы, его покрытие — следствие конкреции, балюстрада — дело вулканического извержения, по внешней правильности своих форм не более удивительное, чем скопления базальтовых морских игл, наблюдаемые в Ирландии и прочих местах...» ex ore infantium et lactentium. Гордыня восстает против истины, допускающей к себе даже детей. И вскоре мрак сердца достигает ума — и вот уже характер вполне сформировался. А что касается тех, кто отрицает из одной лишь гордыни и без убеждения (а таких великое множество), то их вина, может быть, еще тяжелее.

1Знаменитый астроном Петербургской академии наук, известный своими обширными познаниями, которые он любезно предоставляет к услугам всякого дилетанта, желающего извлечь из них пользу.

Кавалер. А как вы полагаете, господа, не будет ли это слишком уж неучтиво, если мы ответим так: «Милый друг, канал сей предназначен для того, чтобы купать в нем безумцев* — и тут же ему это докажем?

Сенатор. Я против подобной аргументации — по той простой причине, что наш философ, выбравшись из воды, был бы вправе сказать: Это ничего не доказывает.

Граф. Ах, г-н сенатор, в каком же вы пребываете заблуждении! Никогда еще гордыня не говорила: Я неправа, тем более гордыня подобных особ. И даже если бы мы представили нашему философу совершенно неотразимый довод, ответ у него был бы один: Это ничего не доказывает. Следовательно, если ответ всегда будет один и тот же, то почему бы нам и в самом деле не использовать столь решительный аргумент? Но поскольку ни канала, ни философа, ни тем более замка поблизости нет, то я, с вашего позволения, продолжу.

Они твердят нам о беспорядке во вселенной, но что такое беспорядок? Очевидно, это нарушение порядка, а значит, невозможно приводить в качестве возражения беспорядок, не признавая тем самым существование предшествующего ему порядка, а следовательно, и разума. Можно составить совершенно точное представление о вселенной, вообразив ее в виде огромного кабинета естественной истории, разрушенного землетрясением. Разбитая дверь открыта настежь, нет больше окон, шкафы и полки на полу, другие вот-вот сорвутся с петель. В зал для минералов закатились раковины, гнездо колибри покоится на голове крокодила. И однако, какой же безумец мог бы усомниться в существовании первоначального замысла или вообразить, что здание и было построено в таком виде? Все огромные массы по-прежнему представляют собой единое целое, оконное стекло отражается в каждом своем осколке, порядок столь же очевиден, как беспорядок, и блуждающий в этом огромном храме природы взор без труда восстанавливает мысленно то, что злая сила сломала, испортила, осквернила или сдвинула с места. Но это еще не все: присмотритесь поближе — и вы увидите воскрешающую порядок руку. Балки уже подпирают крышу, посреди мусора и щебня прокладываются пути, и среди общего замешательства и неустройства множество аналогий уже заняли свое прежнее место и пришли в соприкосновение друг с другом. А значит, вместо одной здесь очевидны две цели: порядок и восстановление его. Но ограничимся нашей исходной идеей — если беспорядок необходимо предполагает порядок, то всякий, кто аргументирует против существования Бога, указывая на беспорядок, сам же и признает это существование, когда стремится его опровергнуть.

Теперь вы видите, к чему сводится этот знаменитый аргумент: Либо Господь мог предотвратить зло, свидетелями коего мы являемся, но ему недостало благости, — либо, желая его предотвратить, не сумел это сделать, значит, ему недостало могущества. — боже правый! что все это значит? Речь ведь идет не о всемогуществе и не о всеблагости, а лишь о существовании и силе. Я прекрасно знаю, что Бог не может изменить сущность вещей, но ведь мне известна лишь бесконечно малая часть этих сущностей, так что моему пониманию недоступно бесконечное число вещей, которые Бог не способен сделать, — не переставая по этой причине быть всемогущим! Я не знаю, что возможно, я не знаю, что невозможно, всю свою жизнь я изучал лишь число и только в него верую; число — это знак, это голос, это слово разума, и поскольку число присутствует всюду, я его всюду и нахожу.