Жозеф Местр - Санкт-Петербургские вечера

' См. с. 430.

спорить, что лучшей политической конституцией будет та, которую после тщательного анализа и обсуждения напишут государственные мужи, в совершенстве познавшие характер своей нации и предусмотревшие все обстоятельства? И тем не менее, нет ничего более ложного. Наилучшая конституция будет у того народа, который меньше всего сочинял конституционных законов, — и вообще всякая писаная конституция ничтожна. Думаю, вы не забыли тот день, когда профессор П. так сильно здесь бушевал против системы продажи должностей во Франции. В самом деле, на первый взгляд нет ничего более возмутительного. И однако, оказалось, что совсем нетрудно разоблачить — даже перед профессором — подобный паралогизм, который рассматривает продажу должностей самоё по себе вместо того, чтобы видеть в ней лишь способ наследования. И я имел удовольствие доказать вам, что наследственная магистратура была наилучшим из того, что только можно себе представить во Франции.

А потому не станем удивляться, если и в других областях нашего знания, особенно в метафизике и естественной теологии, нам встретятся утверждения, которые поначалу возмущают наш разум, а затем, однако, доказываются основательнейшими аргументами.

В первый ряд по своей важности следует среди подобных положений поставить то, которое вчера я лишь сформулировал: Страдающий добровольно праведник дает удовлетворение не только себе, но и грешнику, который собственными силами не сумел бы искупить свою вину.

Вместо того, чтобы говорить самому, или, если угодно, прежде чем высказаться самому об этом глубокомысленном предмете, позвольте мне, господа, процитировать двух авторов, трактовавших эту тему каждый по-своему; авторов, которые, никогда не будучи знакомы и не читая произведений друг друга, пришли к удивительному согласию.

Первый из них — английский дворянин по имени Дженнингс/ 0умерший в 1787 году; человек во всех отношениях замечательный, снискавший себе великое уважение небольшим, но чрезвычайно содержательным сочинением «Исследование внутренней очевидности христианской религии». 271 271 Сам граф де Местр. — Прим. изд. (2) Я не знаю книги более оригинальной и глубокой. Второй — анонимный автор «Размышлений о Франции»/ впервые опубликованных в 1794 году.

Он долго был современником Дженнингса, но услышал о нем и о его книге лишь в 1803 году, — в чем вы можете быть совершенно уверены. И я не сомневаюсь, что вы с удовольствием послушаете два отрывка, замечательные по своей близости.

Кавалер. Есть ли у вас сейчас эти сочинения? Я бы с удовольствием их прочел, в особенности первое, которое совершенно в моем вкусе: оно основательно и не слишком пространно.

Граф. В данную минуту у меня нет ни того, ни другого. Но отсюда вам видны вон те огромные тома на моем письменном столе. Именно туда уже тридцать лет вписываю я все самое замечательное из прочитанного мною. Иногда я ограничиваюсь простыми ссылками, а в другой раз переписываю слово в слово важные отрывки, часто сопровождая их примечаниями, а рядом с ними помещаю те мимолетные мысли, те внезапные озарения, которые бесплодно погасают, если их вспышки не закрепить на бумаге. Бури революции заносили меня в разные европейские страны, но никогда не расставался я с этими сборниками, и вы не представляете себе, с каким наслаждением просматриваю я сейчас эту огромную коллекцию. Каждый отрывок пробуждает во мне множество волнующих мыслей и печальных воспоминаний, которые в тысячу раз сладостнее того, что принято именовать удовольствиями. Здесь я вижу страницы, написанные в Женеве и Риме, в Венеции и Лозанне. И встречая названия этих городов, я всякий раз вспоминаю превосходных друзей, которых я там оставил; друзей, некогда утешавших меня в изгнании. Иных уже нет на свете, но память их для меня священна. Часто попадаются мне листы, написанные под мою диктовку рукою возлюбленного дитяти, разлученного со мною бурями. Один, в пустынном своем кабинете, простираю я к нему руки, — и, мнится, слышу, как зовет меня его голос. А другая дата напоминает мне о том мгновении, когда, сидя с одним французским епископом на берегу реки, которая как будто сама дивилась сковавшим ее льдам, ели мы приготовленный собственными руками обед. В тот день я был весел и мог тихо смеяться вместе с этим превосходным человеком, ныне ожидающим меня в лучшем мире. Но предыдущую ночь провел я под открытым небом на борту стоявшей на якоре барки, посреди непроглядной тьмы, без огня и света, сидя на сундуках со своим семейством. Нельзя было ни прилечь, ни даже на что-нибудь опереться, — а кругом раздавались зловещие возгласы лодочников, без конца нам угрожавших. И чтобы защитить моих милых от беспрестанно падавшего мокрого снега, я мог растянуть над их головами лишь какую-то жалкую рогожу...

Но боже мой! что это я вам рассказываю? и куда еще заведут меня подобные мысли?.. Г-н кавалер, вы сидите поближе, так что будьте любезны, возьмите из моих сборников том с литерой В и без лишних слов прочтите для начала отрывок из Дженнингса — по времени написания он первый — вы отыщете его на странице 525. Сегодня утром я оставил в этом месте закладку.

Кавалер. Так и есть, я его сразу же нашел.

«Взгляд на достоверность христианской религии, рассмотренной в ее собственной сущности» г-на Дженнингса, перевод г-на Летурнера, Париж, 1769, in 12 е, Заключение, № 4, с. 517:

«Наш разум не в силах разубедить нас в том, что некоторые страдания отдельных лиц являются необходимыми для всеобщего благополучия; он не в состоянии опровергнуть то, что наказание следует за преступлением с неизбежностью; что оно, наказание, есть некий налог в пользу общего блага, которым нас облагают, и что этот налог может быть уплачен одним существом точно так же, как и другим, а следовательно, если его готовы уплатить добровольно, то невинный смог бы по всей справедливости взять его на себя вместо виновного... И пока источник зла нам неведом, мы не в состоянии судить, что является действенным лечебным средством от него, а что — нет. Достойно замечания, что невзирая на какую-то видимую нелепость этого учения, его, тем не менее, принимали повсеместно во все века. И мы видим — насколько история позволяет нашим разысканиям проникать в самые отдаленные эпохи, — что все народы, как цивилизованные, так и варварские, несмотря на величайшие различия в своих религиозных представлениях, в этом пункте едины: все они верят в то, что оскорбленных богов можно умилостивить посредством жертвоприношений, то есть замещающими страданиями других людей и животных. Подобная идея не могла проистекать ни из разума, ибо она ему противоречит, ни из невежества, которое никогда бы не сумело изобрести средство столь необъяснимое, ни из ухищрений жрецов и царей, стремившихся якобы подчинить народы своей власти. Эта доктрина не имеет никакого отношения к подобной цели. Ведь мы обнаруживаем, что она вложена в рассудок дикарей, обитающих в самых отдаленных странах, открытых в наши дни, — у них же ни царей, ни жрецов просто не существует. Следовательно, она должна опираться на врожденный естественный инстинкт или на сверхъестественное откровение, а оба они суть в равной мере действие божественной силы... Христианство сняло для нас покров со многих истин, о которых прежде не имели мы никакого представления, и среди них со следующей истины: Господь пожелал принять страдания Христа во искупление грехов рода человеческого... Эта истина столь же понятна для нас, как и другая: Человек способен платить долги другого человека. 272 272 Исследуя подобного рода предметы, трудно обнаружить что-либо ускользнувшее от внимания Беллармина. ♦Satisfactio, — говорит он, — est compensate poenae vel solutio debiti: potest autem unus ita pro alio poenam compensare vel debitum solvere, ut ille satisfacere merito dici possit*. To есть «Возмещение за труд или уплата долга есть то, что называют удовлетворением. Таким образом, один человек способен возместить труд или уплатить долги за другого человека, так что можно по справедливости сказать, что он дал удовлетворение* (Roberto Bellarmini De controversies Christianae Fidei