Игорь Кальной - Философия истории

Сегодня никто не толкует историческую реконструкцию с той прямолинейностью, с которой представляет «историцизм» Ф.А. Хайек. Он доводит его логически до абсурдного утверждения, что мы в принципе не в состоянии познать прошлое, так как не в состоянии его полностью воспроизвести. Так же «успешно» он разбивает научный объективизм и коллективизм в социальных науках, опровергая саму возможность существования понятий о социальных целостностях. Принципиальной новизны в такой аргументации нет. Об этом уже сказано достаточно много после Виндельбанда и Риккерта с их разделением наук о природе и наук о культуре, с рассуждениями о номотетическом (генерализирующем) и идеографическом (индивидуализирующем) методах этих наук. Заметим, что эпигонам так и не удалось внести что-либо конструктивное в методологию науки исходя из этих начальных условий. На Виндельбанда и Риккерта часто ссылались, но наука развивалась безотносительно к их методологическим постулатам.

Вся запоздалая аргументация Ф.А. Хайека успешна против позитивизма О. Конта, сциентистской методологической экспансии первой половины двадцатого века. Современная методология науки знает свои пределы, она осознает принципиальную невозможность объяснения наукой всего человеческого опыта исключительно с помощью известных нам элементов.

Редукционизм как методологический принцип, тоже оказался не универсальным. На это не претендует и современная методология. Ее требования скромнее. Если некая теория позиционирует себя как научное знание, то она должна соответствовать тем критериям научности, которые приняты в настоящее время в научном сообществе. Не удивительно, что Ф.А. Хайек при критике сциентизма, как методологической научной экспансии, ссылается на то, что никто из выдающихся ученых его не придерживается, а только некая безликая масса бихевиористов, которые по внешнему поведению людей стараются открыть законы социального поведения. Последнее по Ф.А. Хайеку в принципе невозможно.

Во-первых, сам факт такой аргументации говорит о том, что Ф.А. Хайек имеет дело с критикой методологии той науки, которая еще не стала доминирующим общественным феноменом, то есть с методологией науки рубежа позапрошлого и прошлого веков. Именно для такой науки характерно движение от открытий одного выдающегося ученого до открытий другого. Современная наука осуществляется еще и научными коллективами, где само открытие может быть сделано усилиями множества ученых. Конечно, это не отменяет факта индивидуального таланта. Следует обратить внимание на новое качество функционирования и развития науки.

Во-вторых, сегодня трудно переоценить тот вклад в развитие науки, который внесли те же бихевиористы своими экспериментами в социологии, психологии, политологии и в других науках. Ими выявлены те закономерности, наличие которых так упорно отвергаются в гуманитарных и социальных науках. Но методология бихевиоризма также не оказалась всеобъемлющей. Методологический принцип неполноты теории это вполне адекватно объясняет.

Поэтому возвращение к О. Конту и критика в его лице позитивизма-сциентизма вполне оправдана. Единственно чего нельзя делать оставаться там, в прошлом, и переносить его слабости на современную науку и ее методологию. Конечно, нельзя отказать в праве на существование ни одной области человеческой интеллектуальной деятельности. Однако не каждую такую область можно называть научной. Поэтому последний тезис: нет двух типов наук и научности, есть только одна общая научная парадигма, т. е. единое представление о том, что есть научное знание в данных конкретных исторических условиях. В этом утверждении нет даже намека на научную экспансию в гуманистику, а только вежливое предупреждение любому знанию. Претензия на научность должна быть обоснована принятием ее критериев.

Отмеченное касается не только гуманистики, но и гуманитарных и социальных наук. Для ясности предыдущих и последующих рассуждений определим гуманистику как совокупность знаний и исследований о человеке, его жизнедеятельности и ее результатах. Такое знание может быть даже теоретическим, а не только нарративным. Но оно не научно, а если становится научным, то, очевидно, что попадает в разделы какой-нибудь конкретной гуманитарной или социальной науки, а при определенных условиях может стать новой наукой.

Отмеченное положение, безусловно, вызовет возражение. Трудно признать недоразвитость своей области знания. Однако, нет ничего унизительного в том, что некоторая область знания проходит стадию становления. К таким областям можно, как это ни странно, отнести и историю.

Отмеченные рассуждения позволяют прояснить поиск ответа на вопрос — как возможна современная философия истории не только как рациональное, но и научное знание.

С одной стороны, она выступает в том же качестве как философия любой конкретной науки. Ее задача описывать и анализировать исследовательскую программу и объяснять приемы работы исследователя, в частности, историка. С другой, там, где она рефлексирует над самой историей событий, историческим процессом, она смыкается с социальной философией. Но только тогда, когда она становится методологией истории, она приобретает параметры научности, то есть превращается в научное знание с его рациональностью, объективностью, способностью выявлять закономерности, верифицируемостью. Она превращается в самоорганизующуюся синергетическую целостность.

Там где философия истории рассматривается не как методология истории, а как философское осмысление проблемы социального бытия, она превращается в социальную философию. А там, где она как методология уходит в область рассмотрения конкретных теоретических конструктов исторического знания она становится теоретической историей. И ответы на приведенные выше классические вопросы надо искать в разных сегментах знания об истории.

Такой подход к пониманию философии истории почти полностью совпадает с рассуждениями Н.С. Розова о том, что Философия истории с необходимостью должна опираться на науку историю. Встает вопрос, на какую науку историю следует опираться? Традиционная наука истории (историография) — это, прежде всего, эмпирическая история, центром внимания которой является достоверное знание о фактах. Разрыв пространственных, временных, социальных, логических масштабов между философией истории и эмпирической историей настолько велик, что появляется необходимость в среднем промежуточном звене. И это звено имеется. Здесь речь идет об истории «больших длительностей» (longue duree, Ф. Бродель), выявлении универсальных законов в истории (К. Гемпель), системном и кибернетическом подходах к истории (Л. фон Берталанфи, К. Боулдинг, Е. Ласло), анализе исторических систем, мировых систем (И. Валлерстайн, А.Г. Франк, К. Чейз-Данн, Т. Холл), синтезе истории, социологии, политической науки (М. Вебер, Э. Дюркгейм, Ч. Тилли, М. Манн, Д. Широ, Р. Коллинз), макросоциологии и теории социальной эволюции, включающей в качестве центрального аспекта большие исторические закономерности (М. Харрис, Г. Ленски, с. Сандерсон), новых недогматичных, неидеологизированных версиях «исторического материализма» (И. Дьяконов). Всю совокупность направлений, характерных применением научной логики теоретических понятий и гипотез, моделей и теорий к выявлению закономерностей исторического развития в относительно крупных социально-пространственных и временных масштабах, можно без натяжки называть теоретической историей. (См.: Розов Н.С. Рациональная философия истории: ценности, сферы бытия и динамические стратегии. — Новосибирск, 1998. См.: russia-in-www.narod.ru ). Далее Н.С. Розов отмечает, что «образ теоретической истории видится, с одной стороны, как необходимое звено, соединяющее философию истории и традиционную эмпирическую историю, с другой — как синтез разнородных парадигм социального и исторического знания» (Там же).