Питер Сингер - О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

В Мемориальном медицинском центре врачи и медсестры оказались в ситуации крайнего стресса. Изнуренные тремя сутками почти без сна, изо всех сил старавшиеся помочь пациентам, они не очень годились для принятия сложных этических решений. Доктрина двойного эффекта, в точном ее понимании, не оправдывает того, что они сделали, но именно она, отталкиваясь от теоретически допустимого сокращения жизни пациента, подвела их к преднамеренному убийству.

Католические мыслители всегда громче всех поднимали голос в защиту тезиса о «скользкой дорожке», сражаясь с легализацией добровольной эвтаназии и ассистированного самоубийства. Но лучше бы они присмотрелись к последствиям своих собственных доктрин.

«Я ПОКОНЧУ С СОБОЙ сегодня около полудня. Пора».

Так Джилиан Беннет, новозеландка 85 лет, живущая в Канаде, начала онлайн-рассказ о своем решении завершить жизнь. Три года назад Беннет поставили диагноз деменция, и она об этом знала. К августу состояние так ухудшилось, что, как выразилась Беннет, «я практически потеряла себя».

«Я хочу уйти, — писала она, — раньше, чем перестану понимать, что со мной происходит, или уже буду бессильна что-то предпринять, чтобы положить такой жизни конец». Ее муж, Джонатан Беннет, профессор философии на пенсии, и дети поддержали ее решение, но она отказалась от их помощи в подготовке самоубийства, потому что, помогая ей, они рисковали 14 годами тюрьмы. Последние шаги ей пришлось проделать самой, пока она еще была на это способна.

К счастью, для большинства из нас жизнь драгоценна. Мы хотим жить дальше и дальше, потому что ждем чего-то от будущего или просто потому, что жизнь радует нас и вдохновляет. Нам интересно жить. Кто-то стремится завершить начатое, кто-то хочет помочь близкому человеку. Беннет была прабабушкой, и, если бы не болезнь, хотела бы увидеть, как подрастают правнуки.

Развитие деменции лишало ее всякой причины желать продолжения. Поэтому ее решению не откажешь в этичности или в рациональности. Совершая самоубийство, она не теряла ничего из того, что любила и ценила. «Все, что я потеряю, — непредсказуемое количество лет, которые мне предстоит провести на больничной койке в состоянии овоща, проедая деньги своей страны и не имея ни малейшего представления о том, кто я такая».

Решение Беннет этично еще и потому, что, судя по ремарке о «деньгах страны», она думала не только о себе. Противники легализации добровольной эвтаназии или самоубийства с медицинской помощью иногда говорят, что изменение законодательства заставит больного чувствовать, что его подталкивают покончить с собой, чтобы не быть обузой.

Баронесса Мэри Уорнок, специалист по философии морали, возглавлявшая правительственный комитет Великобритании, который в 1984 году представил ее доклад, легший в основу первого британского законодательства по экстракорпоральному зачатию и эмбриологии, не считает это поводом не разрешать больным людям добровольно уходить из жизни. По ее мнению, в чувстве, что тебе имеет смысл умереть не только ради себя, но и ради других, нет ничего плохого. В 2008 году в интервью журналу Шотландской церкви Life and Work она поддержала право на добровольный уход из жизни для тех, кто испытывает невыносимые страдания. «Если человек безусловно, отчаянно желает умереть, чтобы не быть обузой семье или государству, — утверждала она, — думаю, таким тоже следует разрешить уход из жизни».

Поскольку канадская система здравоохранения обеспечивает уход за больными с деменцией, которые уже не в состоянии себя обслуживать, Беннет знала, что обузой семье она не станет, и тем не менее ее беспокоила перспектива стать бременем для налогоплательщиков. В больнице она могла бы просуществовать в вегетативном состоянии еще лет десять, а год такой жизни обходится, по умеренным оценкам, примерно в 50–75 тысяч долларов.

И поскольку Беннет ничего не выигрывала, оставаясь в живых, она сочла эти расходы бессмысленными. Заботилась она и о сиделках, которым пришлось бы за ней ухаживать. «Медсестрам, которые думают, что выбрали очень полезную профессию, предстоит бесконечно менять мне подгузники и докладывать о переменах в физическом состоянии пустой оболочки». Это, по ее словам, «нелепо, расточительно и неправильно».

Кто-то может возразить, что человека в глубокой деменции нельзя назвать «пустой оболочкой». Но мне довелось видеть, как этот недуг овладевает моей матерью и моей теткой — обе были яркими, умными женщинами, — как он превращает их в безучастных лежачих больных, на месяцы (а в случае с теткой — на годы) прикованных к постели, и я считаю определение абсолютно точным. С какого-то момента того человека, которого вы знали, больше просто не существует.

Если человек не хочет находиться в таком состоянии, какой смысл поддерживать в теле жизнь? Ресурсы любой системы здравоохранения не бесконечны, и тратить их надо на то, что пойдет пациенту на пользу.

Людям, которые не хотят пережить свой разум, трудно решить, когда уже пора. В 1990 году Джанет Адкинс, страдавшая болезнью Альцгеймера, отправилась в Мичиган, чтобы покончить с собой при содействии доктора Джека Кеворкяна, которого позже широко осуждали за то, что он помог ей умереть, хотя на момент смерти она еще неплохо себя чувствовала и даже играла в теннис. И все же она предпочла умереть, потому что, откладывая решение, рисковала потерять контроль над ситуацией.

В своем проникновенном манифесте Беннет писала, что предвидит день, когда закон разрешит врачу действовать на основании не только предварительно составленного отказа от продолжения жизнеобеспечения, но и, по предварительному требованию, вводить летальную дозу препарата в тот момент, когда пациент потеряет дееспособность до заранее оговоренной степени. Такая норма избавила бы некоторых пациентов с прогрессирующей деменцией от страха, что если они слишком затянут, то рискуют вообще утратить возможность покончить с жизнью. По мнению Беннет, этот закон позволил бы таким, как она, жить пока хочется, но не дольше.

ГЛОРИЯ ТЕЙЛОР из Канады больна боковым амиотрофическим склерозом (БАС), или болезнью Шарко. За несколько лет ее мышцы так ослабнут, что она уже не сможет ходить, пользоваться собственными руками, жевать, глотать, говорить и в завершение всего — дышать. Тогда она умрет. Тейлор не хочет через все это проходить. Она хочет умереть тогда, когда решит сама.

Самоубийство в Канаде преступлением не считается, поэтому, по словам Тейлор, «я просто не понимаю, почему безнадежному, но сохранившему подвижность больному, решившему, что с него хватит, закон позволяет застрелиться, поскольку он в состоянии удержать пистолет, а я, кого болезнь лишает контроля над телом и движениями, не вправе попросить, чтобы мне помогли совершить то же самое с помощью летальной дозы медицинского препарата».