Коллин Клири - Что такое руна? И другие эссе

Косвенным образом анализ обитания является антимодернистским. Хотя он никогда подобного не заявлял, по факту Хайдеггер не описывал обитание современного человека на земле. Он описывал традиционное бытие, предшествовавшее современности. Однако он не делал это напрямую. Таким образом, хотя Хайдеггер никогда не позиционировал свои рассуждения об обитании как нечто помимо описания, оно, по сути своей, нормативно и представляет собой явный упрёк современном миру.

Рассуждения Хайдеггера о четверице также имеет языческий подтекст, ведь зачастую он (воспитанный католиком) использует язык политеизма, ссылаясь на «божеств» и «богов». Я не предлагаю считать Хайдеггера язычником. Как и Ницше, он верил, что возвращение к старым формам невозможно, но, как и у Ницше, его ностальгия по старым формам легко угадывается. Таким образом, хотя его описание четверицы нельзя считать «неоязыческим», его вполне можно использовать для неоязыческих целей. Также оно вполне пригодится и для нашей цели: найти ключ к миру предков.

В дальнейшем я буду опираться на описание четверицы сделанное Хайдеггером, но свободно адаптируя и расширяя его для моих целей (те, кто хочет узнать, где кончаются идеи Хайдеггера и начинаются мои, должны прочесть «Poetry, Language, Thought »).

Давайте начнём с понятия «обитания» ( Wohnen ). В работе «Строительство, проживание, мышление» Хайдеггер отмечает, что глагол «строить» ( bаиеп ), произошёл от древневерхненемецкого слова bиап (родственное слово bиап также есть в древнеанглийском). Однако изначально bиап означало «оставаться, стоять на месте». «Истинное значение глагола bаиеп, а именно, обитать, было нами утеряно» [28] Martin Heidegger, Poetry, Language, Thought, trans. Albert Hofstadter (New York: Harper and Row, 1971), 146. Далее в тексте ссылки на данное издание будут обозначаться как PLT. , пишет Хайдеггер. Далее, он связывает bиап с глаголом «to be». Слово b иап происходит от индоевропейского корня bheu, как и многие другие слова в английском и немецком (а также других языках индоевропейской языковой группы), означающие бытие. Например, немецкое bin (являюсь), bist (являешься), а также английские be, been (староанглийские beo, bid, beod).

Отсюда следует, что «to be» означает «обитать». Хайдеггер пишет: « ich bin, du bist означает: я обитаю, ты обитаешь. То, каким образом ты существуешь, и я существую, каким образом мы, люди, существуем на земле, это bиап, то есть обитание. Быть человеком — значит находится на земле и быть смертным. Это значит обитать» (PLT, 147). И чуть позже там же: «Обитание... это базовая характеристика Бытия в соответствии с которой существуют смертные» (PLT, 160).

Так что же такое обитание? Попросту говоря, обитание это то, что делают смертные на земле, под небом, относительно богов и, в процессе обитания, они порождают мир. Разумеется, такое объяснение мало что разъясняет, так что давайте разберём каждый элемент по очереди. Во-первых, рассмотрим значение земли.

Смертные (очень скоро мы обсудим, что в действительности это означает) обитают на земле. Но земля не значит «планета». Мы не испытываем опыт обитания на шаре. Земля — это почва у нас под ногами, тянущаяся во все стороны, насколько хватает глаз, без границ. Из земли произошло всё, что мы видим вокруг нас. Не только растительность произошла из земли, что очевидно, но также, в определённом смысле, животные и мы. Всё привязано к земле, всему дан дом на ней и пропитание. Хайдеггер пишет:

«Такой выход наружу, такое распускание-расцветание как таковое, и все это в целом греки называли «фюсис». Фюсис вместе с тем просветляет все, на чем основывает человек свое проживание. Мы эту основу именуем «землею». С тем, что разумеет здесь это слово, не следует смешивать ни представление о почве, ни астрономическое представление о планете. Земля — то, внутрь чего распускание-расцветание прячет все распускающееся как таковое. В распускающемся бытийствует земля — как то, что прячет» [29] Перевод Михайлова А. В. — прим. пер. (PLT, 42).

И я бы добавил: мы чувствуем себя привязанными к земле в глубинной части своего естества, которую называем «биологической», невыбранную нами и нам неподвластную.

Она соединяет нас физически и психологически с землёй, с флорой, фауной, с циклами рождения и умирания.

Говоря о человеке живущим на земле, мы одновременно говорим о том, что он живёт под небом (Хайдеггер вновь и вновь подчёркивает нераздельность значений земля, небо, боги, смертные и настаивает, что одно предполагает другое). Хайдеггер описывает небо следующим образом:

«Небо — это сводчатый путь солнца, курс меняющейся луны, блуждающих блесков звёзд, череда времён года, свет и сумерки дня, мрак и свечение ночи, милосердие и жестокость погоды, дрейфующие облака и синяя бездна эфира. Когда мы говорим небо, мы уже думает об остальных трёх вместе с ним, при этом забывая о единстве всей четвёрки» (PLT, 149).

Земля даёт нам приют, в то время как небо простирается над нами, и, в каком-то смысле, подчиняет нас. Но есть и другой, ещё более важный контраст между небом и землёй. Земля не только даёт приют, но и скрывает. Земля полна загадочности, полная тайн, скрытых в тёмных уголках. И эта загадочность, как я предполагаю, сродни загадке внутри нас: ужасающая фактичность нашего генотипа, наши необъяснимые побуждения и импульсы, зов природы внутри нас, которому невозможно противиться.

Когда мы хотим узнать что-то о земле (и о нас самих), мы выносим это на свет неба — буквально и фигурально. Небо раскрывает. Земля всегда держит вещи внутри себя, всегда скрывает. Когда свет падает на вещи, которые мы достали из земли, они становятся раскрытыми. Когда приходит ночь, земля временно побеждает в своих попытках скрыть, и сокрытое сущее земли, предстаёт перед нами как жуткое и сверхъестественное.

Мы находим камень в глубинах пещеры и выносим его на дневной свет, чтобы получше разглядеть. Когда мы что-то лучше понимаем, скажем, наш генотип, мы говорим, что на эту проблему «пролит свет», а мы сами становимся «просвещёнными» по этому вопросу. Чтобы «узнать вещи» на наиболее базовом, чувственном уровне, нам нужно вынести их на солнечный свет (зрение, для которого нам необходим свет, всегда было образцом чувственного осознания). Но солнце также всегда представляло для нас идеал; подобные суждения встречаются, в том числе, и у Платона. Чтобы в действительности познать вещи, человеку необходимо выйти за предел чувстенного осознания и понять их в свете идеала: идей, образцов, моделей, законов, теорий и так далее.

Как я отмечал в своём эссе «Что такое руна?», небо и земля не воспринимаются нами также как предметы в небе и на земле. Хотя земля и небо вполне ощутимы, в определённом смысле они не являются объектами вовсе, так как мы никогда не видим их границ: с нашей позиции, мы не видим ни границ неба, ни границ земли. Все остальные объекты находятся либо на земле, либо в небе, но сами они не предстают перед нами в виде объектов, находящихся в более широком контексте или горизонте. Это наделяет небо и землю особой фундаментальностью, делая основным контекстом и ограничителем для всего сущего, и, так или иначе, нашими крайними границами значения, в рамках которых нами понимается всё остальное. Именно на противопоставлении неба и земли основывается традиционное разделение на ураническое и хтоническое (данное разделение Хайдеггер не упоминал).