Коллин Клири - Что такое руна? И другие эссе

Но Бранд игнорирует эти предостережения и двигается дальше. В конце концов, он встречается с молодой парой — Эйнаром и Агнес — которые влюблены и беззаботны. Эйнар взывает к Бранду, который наблюдает за ними свыше: «Сюда спуститесь, — вам я расскажу. Как всё чудесно Бог Господь устроил». Но далее Бранд раскрывает паре свою цель:

Бранд:Но я-то ведь на похороны еду.

Агнес:На похороны вы?

Эйнар:А кто же умер? Кого ты едешь хоронить?

Бранд:Да бога, которого своим ты называл.

Агнес(отшатываясь): Уйдём!..

Эйнар:Но Бранд?..

Бранд:Давно закутать в саван пора и схоронить открыто бога рабов земли и будничного дела! Давно пора понять вам, что успел он одряхлеть за сотню сотен лет.

Эйнар:Ты болен, Бранд.

Бранд:О, нет, здоров и свеж я, как сосны гор, как можжевельник дикий; но род людской — он в наше время

болен, нуждается в лечении. Вы все хотите лишь играть, шутить, смеяться. И верить, уповать, не рассуждая. Хотите бремя всех грехов и горя взвалить Тому на плечи, Кто явился, как вы слыхали, пострадать за вас. Венец терновый Он, Многострадальный, надел, и — можно вам пуститься в пляс! Пляшите, но куда — вопрос печальный — вас пляска заведёт в последний час? [212]

Мне сложно побороть желание цитировать этот чудесный текст. Бранд осуждает то, что называет «народным богом». «В теории стремитесь к совершенству, живёте ж по совсем иным заветам. И бог такой вам нужен, чтоб сквозь пальцы смотрел на вас». Далее следует описание Брандом его Бога, от которого, должен отметить, бегут мурашки по телу, когда его читает Макгуэн:

«Бог мой — Он — буря там, где ветер твой; неумолим, где твой лишь равнодушен, и милосерд, где твой лишь добродушен; Бог мой — Он юн; скорее Геркулес. Чем дряхлый дед. Бог мой — Он у Синая как гром гремел Израилю с небес, горел кустом терновым, не сгорая, пред Моисеем на горе Хорив, остановил бег солнца при Навине и чудеса творил бы и поныне, не будь весь род людской так туп, ленив!»

Хотя, бесспорно, это пьеса о христианстве (и разных его интерпретациях), на более фундаментальном уровне она об отчуждении одного человека от того, что он считает упадочным, павшим обществом. С одной стороны, Бранд вполне прав в обвинениях порока и лицемерия, которое он видит вокруг. Но свои собственные моральные стандарты он ставит столь невообразимо высоко, что никто не может избежать порицания. И он не делает скидки на человеческие слабости.

Агнес уходит от Эйнара к Бранду (ошеломлённая услышанным от него, она говорит Эйнару: «Когда он говорил, то... словно вырос!») Некоторое время, однако, Бранд не имеет никаких привязок. «Прочь же отсюда скорее, — рыцарю Господа нужен простор!». Но где ему будет достаточно простора? И что за борьбу он ведёт? В конце концов, он понимает, что основное поле битвы находится внутри его души: «Вглубь и вовнутрь! О, я понял теперь, это — путь верный, единый! Наша душа, наше сердце — тот мир, только что созданный, новый, где нам жизнь в Боге вести предстоит».

И этот идеал он настоятельно советует другим: своего рода полное обезличивание, когда человек становится попросту пустой скрижалью, на которой Бог может написать свой закон. Когда мать Бранда лежит при смерти и зовёт его, он отказывается идти к ней, пока она не откажется от своего значительного состояния, которым она греховно гордится. Она отправляет сообщение Бранду, что она откажется от половины. Однако он всё равно отказывается придти. Приходит второе сообщение: она откажется от девяти десятин. Опять же, он остаётся недвижен. И когда она умирает, Бранд не выказывает раскаяния.

Он требует от себя и других буквально «всё иль ничего»: «Я строг, суров в своих стремленьях к цели; мой лозунг — всё иль ничего. И если ты ослабеешь на пути, отстанешь — ты даром лишь загубишь жизнь свою! Уступок никаких, ни послаблений, ни снисхождения к греху не жди...» Местный доктор говорит ему: «Ни огненной генною, ни сказкой ребяческой о похищеньи душ Диаво- лом уж нас не запугаешь; гуманность — вот он, главный наш завет». Но Бранд этим не обладает. Он говорит Агнес: «Когда ж в такой борьбе одержит воля победу полную — и для любви очищен путь: к нам белою голубкой слетит и ветвь оливы принесет. А к роду вялому, тупому лучшей любви, чем ненависть, и быть не может».

Признаюсь, часть меня крепко отождествляет себя с Брандом. Я имею ввиду его абсолютную чистоту, которую многие бы назвали «фанатизмом». Если не брать во внимание приверженность Бранда христианству, держу пари, большинство моих читателей также могут отождествлять себя с Брандом, так как мы столкнулись даже с ещё более упадочной культурой. Мы можем одобрить радикальное осуждение Брандом... всего. Мы также разделяем его непримиримость — и его изоляцию. Для нас, приспособиться к этому времени значит умереть. Однако нам следует задуматься над мудростью, что закючена в следующем диалоге:

Бранд:[...] Подвергни испытанью ветвь любую людского рода — свежую, сухую, — и беззаветно жертвовать собой способности не сыщешь ни в одной![...]

Агнес: Ипредъявляешь к павшим низко так ты требованье — всё иль ничего?

Ошибка Бранда не в идеализме или поголовном осуждении всего общества. Его ошибка заключена в убеждении, что другие люди тоже способны жить по стандартам, которые он установил для себя (в конце концов, не факт что он и сам может по ним жить). Он потерпел неудачу как пастор потому, что не мог принять реальность человеческой слабости и работать с людьми как они есть. Он не довольствуется совершенствованием несовершенных людей, стремящихся приблизиться хоть на чуть-чуть к недосягаемому идеалу. Он хочет всё или ничего.

В итоге Бранд останавливается в неком селении и становится пастором в местной церкви. У них с Агнес рождается ребёнок, мальчик по имени Альф. Но ребёнок слабый и болезненный, а местный климат только ухудшает его состояние. Доктор советует сменить место жительства, иначе ребёнок умрёт. Любой нормальный человек тут же собрал бы все свои вещи, но Бранд не может покинуть свою паству — он так много им обещал и показал такой высокий пример, что уже не мог просто взять и уйти. Полностью отдавая себе отчёт в том, что это сулит смерть ребёнку, Бранд остаётся. Агнес, преисполненная страдания, но порабощённая бескомпромиссным морализмом Бранда, пассивно ему подчиняется. В результате Альф в самом деле вскоре умирает.

Бранд считает смерть ребёнка необходимой жертвой: если бы он покинул город ради ребёнка, это был бы чисто эгоистичный поступок. Интересно, читал ли Бранд Канта? В знаменитых строках из «Основ метафизики нравственности » Кант говорит нам, что: