Герберт Маркузе - Разум и революция [Гегель и становление социальной теории]

Может ли структура индивидуального мышления (субъективность) порождать какие-либо всеобщие законы и идеи, могущие конституировать всеобщие же нормы рациональности? Можно ли на автономии индивида построить всеобщий рациональный порядок? Утвердительно отвечая на эти вопросы, гносеология немецкого идеализма стремилась отыскать единящее начало, которое сохранило бы основные идеалы индивидуалистического общества, не пав при этом жертвой его антагонистических противоречий. Британские эмпирики показали, что обособленная идея или закон разума не могут притязать на всеобщность, что единство разума — это всего лишь единство обычая или привычки, сообразующихся с фактами, но никогда не управляющих ими. Согласно немецким идеалистам такой натиск ставил под угрозу все попытки упорядочить господствующие формы жизни. Единство и всеобщность нельзя отыскать в эмпирической реальности, это не данные факты. Более того, сама структура эмпирической реальности, по-видимому, подтверждает мысль о том, что их никогда нельзя вывести из этих фактов. Однако если люди не смогут с помощью своего автономного разума и даже вопреки фактам создать единство и всеобщность, им придется под натиском слепых сил и процессов господствующего миропорядка пожертвовать не только своим интеллектуальным, но и материальным существованием. Таким образом, проблема является не просто философской, но затрагивает историческую судьбу человечества.

Немецкие идеалисты признавали конкретно-исторические проявления данной проблемы, и это явствует из того факта, что все они связывали теоретический разум с практическим. Существует необходимый переход от кантовского анализа трансцендентального сознания к его требованию создать общество Weltbu- ergerreich'а, от фихтевской концепции чистого «я» к его конструкции полностью единого регулируемого общества (der geschlossene Handelsstaat), от гегелевской идеи разума к его определению государства как единения общего и частного интересов и, следовательно, как осуществления разума.

Идеалистическая контратака была вызвана не эмпирическими методами Локка и Юма, а их отрицанием общих идей. Мы попытались показать, что право разума формировать реальность зависит от способности человека утверждать общезначимые действительные истины. Только благодаря универсальному и необходимому характеру своих идей (которые, в свою очередь, являются критерием его истины) разум может вывести за пределы жестокого сущего к осуществлению должного. Эмпирики отрицали такие идеи. Согласно Локку «общее и универсальное изобретены и созданы разумом для собственного употребления и касаются только знаков ... Поэтому, когда мы оставляем единичное, то общее, что остается, есть лишь то, что мы сами создали...». [49] ЛоккД. Опыт о человеческом разуме // Избр. философские произве дения в двух томах. М., 1960. Т. 1. С. 413. Для Юма общие идеи выводятся из конкретного и «представляют» только конкретное и ничего более. [50] ЮмД. Трактат о человеческой природе. М., 1995. Кн. 1, ч. 1, разд. VII. Они никогда не могут дать никаких общих правил или принципов. Следуя Юму, пришлось отказать разуму в его притязании на упорядочение реальности, поскольку, как мы уже видели, это притязание основывалось на его способности постигать истины, которые не выводятся из опыта и, по сути дела, могут ему противостоять. «Не... разум руководит жизнью, а обычай». [51] Hume D. An Abstract of A Treatise of Human Nature. Cambridge University Press. 1938. P. 16. Такой вывод, вытекавший из эмпирических исследований, не просто подрывал метафизику: он ограничивал человека пределами «данного», пределами существующего порядка вещей и событий. Откуда человек мог взять право не просто выходить за пределы какой-то частности внутри этого порядка, но выходить за пределы самого порядка? Откуда он мог взять право подчинять этот порядок суждению разума? Если опыт и обычай — единственный источник его познания и веры, то каким образом он может противостоять обычаю и действовать в согласии с еще не принятыми и неутверж- денными идеями и принципами? Истина не может противостоять данному порядку, а разум — противоречить ему. В результате мы приходим не только к скептицизму, но и к конформизму. «Нет ничего более достоверного, чем то, что отчаяние производит на нас почти такое же действие, как и радость успеха; ведь стоит нам только убедиться в невозможности удовлетворить какое-либо желание, чтобы само это желание исчезло. Обнаружив, что нами достигнуты пределы человеческого разума, мы чувствуем себя удовлетворенными». [52] 73 ЮмД . Трактат о человеческой природе. М., 1995. С . 52.

С точки зрения немецких идеалистов такая философия выражала отказ от разума. Сведение причины существования общих идей к силе обычая, а принципов осмысления реальности — к психологическим механизмам они воспринимали как отрицание истины и разума. Они видели, что человеческая психология подвержена изменениям, что она, по сути дела, представляет собой сферу неопределенности и случайности, из которых нельзя вывести никакой необходимости и всеобщности. В то же время именно такая необходимость и всеобщность представляют собой единственную гарантию разума. Идеалисты заявляли, что, если нельзя показать, что общие идеи, притязающие на такую необходимость и всеобщность, не являются чем-то большим, чем просто плод нашей фантазии, если нельзя показать, что их действительность не выводится из опыта или психологии индивида, иными словами, если нельзя показать, что они соотносятся с опытом, не возникая из него, то тогда разуму придется преклониться перед велениями эмпирического учения. И если постижение с помощью разума, то есть с помощью идей, не выводимых из опыта, означает метафизику, то тогда атака на нее в то же время является атакой на условия человеческой свободы, потому что право разума руководить опытом представляет собой неотъемлемую часть этих условий.

Кант принял точку зрения эмпириков, согласно которой любое человеческое знание начинается с опыта и заканчивается в нем, и только опыт дает матерал для формирования идей разума. Нет более сильного высказывания, отражающего данную точку зрения, чем то, которым открывается его «Критика чистого

разума»: «Всякое мышление, однако, должно в конце концов прямо (directe) или косвенно (indirecte) иметь отношение к созерцаниям, стало быть, у нас — к чувственности, потому что ни один предмет не может быть нам дан иным способом».

Тем не менее согласно Канту эмпирики не сумели доказать, что, помимо прочего, опыт дает средства и способы, с помощью которых этот эмпирический материал упорядочивается. Если бы удалось показать, что принципы его организации изначально принадлежат человеческому духу и не выводятся из опыта, независимость и свобода разума были бы сохранены. Сам опыт стал бы плодом разума, потому что в таком случае он представлял бы собой не разобщенные множества ощущений и впечатлений, а их всеобъемлющую организацию.