Герберт Маркузе - Разум и революция [Гегель и становление социальной теории]

В то время как наследие Гегеля и его диалектика находили защиту только среди марксистов радикального направления, на противоположном полюсе политической мысли начиналось возрождение гегельянства, подводящее нас к порогу фашизма.

Итальянский неоидеализм с самого начала был связан с движением за национальное единство страны, а позднее — со стремлением укрепить национальное государство в борьбе с империалистическими конкурентами. [738] • Там же. С. 278. [739] Относительно исторической позиции итальянского неоидеализма см.: Croce В. History of Italy , 1871—1915. New York, 1929, ch. x; Gentile G. Grundlagen des Faschismus. Stuttgart, 1936. S. 14 f., 17ff.; Michels R. Italien von Heute. Zuerich, 1930. S. 172. Тот факт, что за поддержкой идеология молодого национального государства обращалась к философии Гегеля, надо объяснять особенностями исторического развития Италии. На первой стадии развития итальянскому национализму пришлось вступить в борьбу с католической церковью, которая считала, что националистические устремления вредят интересам Ватикана. Протестантские тенденции немецкого идеализма давали эффективную возможность оправдать светскую власть в ее борьбе с церковью. Более того, вступление Италии в число империалистических держав крайне замедлило развитие национальной экономики, средний класс которой распался на многочисленные конкурирующие группы, практически неспособные совладать с нарастанием антагонизмов, сопутствовавших приспособлению этой экономики к современной промышленной экспансии. Б. Кроче и Д. Джентиле подчеркивали, что над людьми властвуют мелочный «позитивизм» и материализм, которые заставляют их удовлетворяться своими мелкими частными интересами и лишают возможности осмыслить широту национальных замыслов. Государству приходилось отстаивать свой державный интерес, постоянно претерпевая оппозицию со стороны среднего класса. В то же время ему надлежало достичь того, чего уже достигли другие национальные государства: эффективной бюрократии, централизованного правления, рациональной индустрии и полной военной готовности на случай борьбы со внешним или внутренним врагом. Эта позитивная задача и заставляла итальянский неоидеализм тяготеть к Гегелю.

Поворот к гегелевской концепции представлял собой идеологический маневр, направленный против слабого итальянского либерализма. Серджо Панунчо, официальный теоретик фашистского государства, показал, что со времен Мадзини итальянская политическая философия была в основном направлена против либерализма и индивидуализма. В Гегеле она нашла созвучную ей мысль о том, что государство представляет собой независимую субстанцию, существующую vis-à-vis с ограниченными интересами среднего класса. Панунчо подтверждает правильность проводимого Гегелем различия между государством и гражданским обществом, а вместе с тем и его замечания по поводу корпораций, говоря, что «правы те писатели, которые столь много аспектов фашистского государства связывают с органическим государством Гегеля».2

Тем не менее итальянский идеализм был гегельянским только в той мере, в какой ограничивался изложением гегелевской философии. В новое осмысление гегелевской системы существенный вклад внесли Спа- вента и, прежде всего, Кроче. Его «Логика» и «Эстетика» представляют собой попытки подлинного возрождения гегелевской мысли. Те же, кто, в отличие от него, прибегал к политической эксплуатации Гегеля, не принимали во внимание фундаментальные направления гегелевской философии. Более того, чем теснее итальянский идеализм примыкал к фашизму, тем сильнее он отклонялся от гегельянства, причем даже в сфере теоретической философии. Основные философские работы Джентиле посвящены логике и философии духа, и, хотя, кроме прочего, он написал «Реформу гегелевской диалектики» (Rifforma della Dialet- tica hegeliana), где возвестил о том, что дух есть единственная реальность, его философия — если судить о ней с точки зрения содержания, а не языка — не имеет с Гегелем ничего общего. Основная концепция его «Теории духа как чистого акта» (1916) отдаленно напоминает кантовское понятие трансцендентального сознания, но это сходство тоже просматри- [740] Panuncio S. Allgemeine Theorie des Faschischen Staates. Berlin, 1934. S. 25. вается не столько в содержании, сколько в стиле изложения. Мы ограничимся рассмотрением этой работы. Несмотря на то, что она появилась задолго до торжества фашизма, в ней предельно ясно просматривается родство итальянского неоидеализма с этой авторитарной системой и, кроме того, она показывает, что происходит с философией, благоприятствующей такому родству.

По отношению к работам Джентиле, а также к позднейшим формулировкам фашистской философии остается верной одна важная истина: их нельзя рассматривать на философском уровне. Познание и понимание становятся частью политической практики, причем не по причине каких-либо рациональных оснований, а потому, что вне такой практики не признается никакая истина. О философии уже не говорится, что она обладает истиной в своем противостоянии неистинной социальной практике и, кроме того, уже не предполагается, что философия согласуется только с такой практикой, которая ориентирована на реализацию разума. Джентиле заявляет, что вне зависимости от того, какую форму эта практика принимает, она есть истина как таковая. Он утверждает, что единственная реальность — это акт мышления. Всякая предпосылка существования природного или исторического мира, отъединенного от этого акта, отвергается. Таким образом, объект «разрешается» в субъект, [741] Gentile G. The Theory of Mind as Pure Act. London, 1922. P. 10. и любое противопоставление мышления и действия, духа и реальности становится бессмысленным, так как мышление (которое есть «становление», реальное действие) ipso facto истинно. «Истинно то, что находится в становлении». [742] Ibid. P. 15. Перефразируя сказанное Дж. Вико, Джентиле пишет о том, что «verum et fieri convertun- <���иг», [743] 3 1ыа. р. 17. резюмируя в том смысле, что «понятие истины совпадает с понятием факта». [744] 1ыа. р. 15.

Вряд ли можно привести какое-нибудь высказывание, более далекое от гегелевского духа. Несмотря на многочисленные утверждения о том, что дух реален, Джентиле нельзя считать ни гегельянцем, ни идеалистом. Его философия гораздо ближе позитивизму. Складывается впечатление, что в установке, которая слишком легко все подчиняет власти фактов, заявляет о себе подход, свойственный авторитарному государству. Неотъемлемой частью тоталитарного контроля является наступление на независимую критическую мысль. Призыв к разуму сменяется обращением к факту. Ничто не может санкционировать существование режима, который использует величайший производительный аппарат, когда-либо созданный человеком, для того, чтобы все больше и больше ограничивать человеческие радости, ничто, кроме того факта, что экономическая система может сохраниться только таким способом и никак иначе. Подобно тому как фашизм, заостряя внимание на действии и изменении, не дает возможности постичь необходимость рационального действия и изменения, обожествление мышления, предпринятое Джентиле, препятствует освобождению мысли от оков «данного». Факт грубой власти становится настоящим богом эпохи, и, по мере того, как эта власть возрастает, капитуляция мысли перед фактом становится все более очевидной. В своей недавней книге, посвященной апологии фашистской политики, Лоренс Деннис показывает, что он точно так же отрекается от мысли, когда начинает защищать «научный, логический метод», «руководящей предпосылкой» которого станет мысль о том, что «факты нормативны, то есть должны определять правила, возвышаясь над ними. Правило, противоречащее факту, есть бессмыслица». [745] Dennis L. The Dynamics of War and Revolution. New York, 1940. P. 25.