Эмиль Дюркгейм - Моральное воспитание

Но главное в том, что если есть страна, в которой роль школы особенно важна и необходима, то это наша страна. Мы находимся в этом отношении в совершенно специфических условиях, в чем важно отдавать себе отчет. В самом деле, случилось так, что кроме школы у нас не существует больше общества, занимающего промежуточное положение между семьей и государством; я имею в виду общество, живущее такой жизнью, которая бы не была искусственной и чисто показной. Все группы такого рода, которые когда-то располагались между домашним обществом и политическим обществом, и в жизни которых каждый человек обязательно принимал участие: провинции, коммуны, корпорации, либо были полностью уничтожены, либо сохраняются лишь в весьма размытом состоянии. Провинция и корпорация – уже не более чем воспоминания; жизнь коммуны оскудела и сохраняет уже в наших умах лишь второстепенное место. Причины этой ситуации теперь хорошо известны. Уже монархия, чтобы иметь возможность осуществить политическое и моральное единство страны, воевала со всеми формами локального партикуляризма; она упорно старалась уменьшить автономию коммун и провинций, ослабить их моральную индивидуальность, с тем чтобы легче и полней слить их в великой коллективной личности Франции. Революция в этом отношении продолжила и использовала дело монархии. Все группировки, которые противостояли этому великому движению национальной концентрации, каковым было революционное движение, все, что могло стать препятствием единству и неделимости Республики, было разрушено. Даже в том духе, что приводил в движение деятелей Революции, сохранились из борьбы, предпринятой таким образом против промежуточных групп, настоящее отторжение, суеверный ужас по отношению ко всякой частной ассоциации; именно так до совсем недавнего времени наше право проявляло откровенную враждебность к обществам подобного рода.

Такое положение вещей означает чрезвычайно серьезный кризис. Действительно, чтобы мораль была прочной в самом своем основании, необходимо, чтобы гражданин испытывал склонность к коллективной жизни, так как только при этом условии он сможет стремиться подобающим образом к коллективным целям, которые являются истинно моральными целями. Но эта склонность сама по себе может быть развита, и особенно набрать силу, достаточную для того, чтобы определять поведение, только через практическую деятельность, настолько длительную, насколько возможно. Чтобы ощутить вкус к совместной жизни в такой степени, чтобы невозможно было без нее обойтись, нужно усвоить привычку совместно действовать и мыслить. Нужно научиться любить эти социальные связи, которые для существа необщительного – тяжелые оковы. Нужно усвоить посредством опыта, насколько пусты и бледны в сравнении с ними удовольствия одинокой жизни. В этой сфере существует особый характер, особая ментальная структура, которые могут сформироваться только повторяющимся упражнением, постоянным и длительным поддержанием. Если же, наоборот, нас призывают вести себя как социальные существа лишь время от времени, то невозможно, чтобы мы обрели достаточно сильное стремление к существованию, к которому в таких условиях мы можем адаптироваться лишь весьма несовершенно. А природа политической жизни предполагает, что мы можем принимать в ней участие лишь периодически. Государство от нас далеко; мы не связаны непосредственно с его деятельностью; среди касающихся его событий только наиболее значительные могут находить у нас отклик. Мы не сталкиваемся ежедневно и непрерывно с великими политическими целями, которые могли бы нас увлечь, которым мы могли бы отдаться целиком. Поэтому, если, помимо семьи, нет коллективной жизни, в которой бы мы участвовали, в отношении всех форм человеческой деятельности, таких как научная, художественная, профессиональная и т. п., т. е. в целом в отношении всего, что составляет основу нашего существования, в чем у нас есть привычка действовать солидарно, то наш социальный темперамент лишь изредка имеет возможность укрепляться и развиваться, и, следовательно, мы неизбежно склоняемся к более или менее робкому уединению, во всяком случае, во всем, что относится к нашей жизни вне дома. И в самом деле, одна из характерных черт нашего национального темперамента – это слабость духа ассоциации. У нас есть явно выраженная склонность к неистовому индивидуализму, из-за которого нам кажутся недопустимыми обязанности, порождаемые любой формой совместной жизни и который не дает нам ощутить ее радости. Нам кажется, что мы не можем вступить в какое-нибудь общество, не сковывая себя цепями и не умаляя себя; вот почему мы вступаем в него с отвращением и как можно реже. Нет ничего более поучительного в данном отношении, чем сравнение жизни немецкого студента и французского. В Германии все делается совместно: вместе поют, гуляют, играют, занимаются философией, наукой или литературой. Одновременно функционируют всякого рода ассоциации, соответствующие всем возможным формам человеческой деятельности, и таким образом молодой человек постоянно включен в какие-то группы; в группе он предается серьезным занятиям и в группе он развлекается. Во Франции, наоборот, до совсем недавнего времени господствовал принцип обособленности, и хотя вкус к совместной жизни начинает возрождаться, он пока тем не менее не очень укоренился. Но у взрослых дело обстоит так же, как и у молодых. Единственные социальные отношения, к которым мы испытываем некоторую склонность, – это те, которые носят для нас достаточно внешний характер, и мы можем вовлечь в них лишь наиболее поверхностную часть самих себя. Вот почему салонная жизнь получила у нас такое значение и развитие. Дело в том, что это все-таки способ удовлетворить или, точнее, обмануть эту потребность в общении, которая, несмотря ни на что, в нас сохраняется. Нужно ли показывать, чтó иллюзорного в этом удовлетворении, поскольку данная форма совместной жизни – это лишь игра, не связанная с серьезным существованием?

Как бы необходимо ни было исправление этой ситуации, речь не может идти ни о том, чтобы воскресить группы, существовавшие в прошлом, ни о том, чтобы вернуть им былую активность, так как, если они исчезли, то потому, что они не были больше связаны с новыми условиями коллективного существования. Что нужно сделать, так это постараться создать новые группы, которые находились бы в гармонии с нынешним социальным порядком и принципами, на которых он базируется. Но вместе с тем единственное средство добиться этого состоит в том, чтобы возродить дух ассоциации. Эти группы не могут быть созданы бурным натиском; для того чтобы они жили реальной жизнью, нужно, чтобы они были востребованы общественным мнением, чтобы люди ощущали их необходимость и сами склонялись к тому, чтобы в них объединяться. И таким образом мы, кажется, оказываемся в замкнутом круге. Ведь эти недостающие нам общества, эти ассоциации могут возродиться только в том случае, если пробудятся к жизни дух ассоциации, ощущение группы; а в то же время мы видели, что это ощущение может быть достигнуто только практикой, внутри уже существующих ассоциаций. У нас может быть идея оживить коллективную жизнь, вывести ее из вялого состояния, только если мы ее любим; но мы можем научиться любить ее, только живя ею, а для этого нужно, чтобы она была. Именно в этом роль школы может быть значительной, так как она есть средство, возможно, единственное, с помощью которого мы можем выйти из этого круга. Итак, школа – это реальная, существующая группа, естественной и необходимой частью которой является ребенок, и эта группа – не семья. В отличие от последней, она не создана для излияний чувств и эмоций. Но все виды интеллектуальной деятельности в ней развернуты в зародышевой форме. Следовательно, посредством школы у нас есть возможность вовлечь ребенка в коллективную жизнь, отличную от семейно-домашней; мы можем его снабдить привычками, которые, будучи усвоенными, переживут школьный период и будут требовать необходимого для них удовлетворения. Здесь поэтому существует решающий, единственный, незаменимый момент, в который мы можем застать ребенка, тогда, когда пробелы в нашей социальной организации не смогли еще основательно повредить его природу и пробудить в нем чувства, делающие его отчасти невосприимчивым к воздействию совместной жизни. Это целина, где мы можем сеять зерна, которые, укоренившись, будут стремиться развиваться сами собой. Конечно, я не хочу сказать, что воспитателя может быть достаточно, чтобы исправить зло, что нет необходимости в институтах, требующих деятельности законодателя. Но эта деятельность может быть плодотворной только тогда, когда опирается на состояние общественного мнения, когда она соответствует реально ощущаемым потребностям. Таким образом, хотя во все времена можно лишь с трудом обходиться без школы для формирования у ребенка социального чувства, хотя здесь есть естественная функция, которой она никогда не должна лишаться, сегодня, вследствие критического состояния, в котором мы оказались, польза, которую она может принести в этом отношении, имеет ни с чем не сравнимое значение.