Эмиль Дюркгейм - Моральное воспитание

В конце предыдущей лекции я отметил в качестве особенности нашего национального характера то ослабление, которое испытал у нас дух ассоциации. Коллективная жизнь не обладает для нас большой привлекательностью, и кроме того, мы тяжело переносим налагаемые ею обязанности и ограничения в отношении нашей свободы. Отсюда следует, что мы легко включаем в группы лишь наиболее поверхностные части самих себя, т. е. мы в них включаемся как можно меньше. Лучшим доказательством отторжения, испытываемого нами в отношении групп, занимающих промежуточное положение между семьей и государством, служит огромное множество препятствий, которые вплоть до недавнего времени наше право воздвигало на пути их образования. Эта характерная черта тем более в нас укоренена, что она испытывает воздействие более глубоких и отдаленных причин: на самом деле она является результатом всего того движения концентрации и моральной унификации, которое французская монархия начала, как только она осознала себя и свою роль, и которое Французская революция продолжила и использовала. Для того чтобы суметь придать моральной индивидуальности Франции характеризующее ее единство, необходимо было обязательно бороться со всеми формами партикуляризма: коммунального, провинциального и корпоративного. И, разумеется, речь не может идти о том, чтобы сожалеть об этом историческом движении, которое сделало из нашей страны государство, объединенное раньше и полней всех государств в Европе, имея в виду, что общества, как и живые существа в целом, обладают тем более высокой организацией, чем более она едина. Но тем не менее полное исчезновение всех этих групп, в то время как группы нового рода их не заменили, затронуло один из главных источников публичной морали. Поскольку в этих условиях основные формы человеческой деятельности развиваются вне всякой группы, у человека меньше возможностей для совместной жизни, а менее привыкнув к совместной жизни, он менее склонен к ней, меньше ощущает ее обаяние и более сильно, болезненно ощущает ее бремя. Но чтобы иметь возможность привязаться к коллективным целям, нужно обладать всей полнотой чувства и склонности к коллективной жизни. Чтобы суметь отдавать себя группе, нужно любить жизнь в группе.

Впрочем, ощущение этого пробела и его серьезности начинает распространяться, и на протяжении нескольких лет мы наблюдаем новый расцвет промежуточных ассоциаций. Отсюда появление профсоюзов в индустриальной и коммерческой жизни, научных обществ и конгрессов в интеллектуальной жизни, студенческих групп в университетской жизни. Другие же группы стараются, более или менее безуспешно, оживить исчезнувшую локальную жизнь; повсюду говорят о децентрализации коммун и даже провинций. Следует отметить, не желая судить о весьма различной ценности этих разнообразных попыток, что, к сожалению, большинство этих институтов пока почти не имеют иного существования, кроме того, что смогла предоставить им воля законодателя; они еще не вошли достаточно глубоко в нравы. Чаще всего это некие устройства, носящие в значительной мере поверхностный характер, свидетельствующие об ощущаемой нами потребности, но не живущие достаточно интенсивной жизнью. Дело в том, что на самом деле они могут стать живыми реалиями только в том случае, если их хочет, желает, требует общественное мнение, т. е. если дух ассоциации обрел какую-то силу не только в узкой среде культурных людей, но в широких массах населения. Именно здесь, как я показал в предыдущий раз, мы оказались в очевидном замкнутом кругу. С одной стороны, ассоциации могут возродиться, только если пробудится дух ассоциации, а он, с другой стороны, может пробудиться только внутри уже существующих ассоциаций. Единственный способ выйти из этого круга – это уловить момент, когда ребенок, выйдя из семьи, входит в школу, и вызвать у него вкус к коллективной жизни. Ведь школа – это общество, естественная группа, которая может даже привести в движение вокруг себя, в форме производных групп, самые разнообразные ответвления. Если в этот решающий момент ребенок вовлечен в течение социальной жизни – есть шанс, что он останется ориентированным таким образом на протяжении всей оставшейся жизни. Если он усвоит тогда привычку проявлять различные формы своей деятельности в группах, то он сохранит ее и в своей жизни после школы, и тогда деятельность законодателя будет по-настоящему плодотворна, поскольку она будет касаться почвы, уже подготовленной воспитанием. Вот что сегодня придает школе совершенно исключительное социальное значение. Вот почему общественное мнение ждет так много от учителя; не просто по причине интеллектуальной культуры, которую он может дать. Но общественное мнение предчувствует, что здесь есть такой момент, такое уникальное время, когда на ребенка может быть оказано воздействие, которое ничто не сможет заменить.

Какой должна быть школа, каким должен быть класс, чтобы ответить на это ожидание?

Вся проблема состоит в том, чтобы воспользоваться тем объединением, в котором обязательно оказываются дети одного и того же класса, чтобы дать им почувствовать вкус к более обширной и безличной коллективной жизни, чем та, к которой они привыкли. Здесь нет ничего сверхтрудного, так как в действительности нет ничего приятней, чем коллективная жизнь, если только привыкнуть к ней с раннего возраста. На самом деле она имеет своим результатом увеличение жизненной силы каждого индивида. У нас гораздо больше веры в себя, мы чувствуем себя более сильными, когда не ощущаем себя одинокими. Во всякой совместной жизни есть нечто горячее, что согревает сердце и укрепляет волю. Религиозные меньшинства – интересный пример той закалки характера, того жизненного подъема, которые придает своим членам хорошо сплоченная группа. Там, где церковь находится в меньшинстве, она, чтобы иметь возможность бороться против враждебности или недоброжелательности своего окружения, вынуждена замыкаться в самой себе; между верующими формируются гораздо более тесные узы солидарности, чем там, где, не будучи вынужденной считаться с внешним противодействием, она может развиваться совершенно свободно, из-за чего основа социальной сети ослабевает. А из этой растущей концентрации возникает ощущение поддержки, чего-то живительного, что помогает преодолевать трудности существования. Вот почему стремление к самоубийству у представителей одной и той же религиозной конфессии меньше или больше, в зависимости от того, составляют они большинство или лишь меньшинство страны. Есть удовольствие в том, чтобы говорить «мы» вместо того, чтобы говорить «я», потому что тот, кто вправе говорить «мы», чувствует за собой нечто, опору, силу, на которую он может рассчитывать, силу гораздо бóльшую, чем та, которой располагают разобщенные индивиды. И это удовольствие тем больше, чем с большей уверенностью и убежденностью мы можем говорить «мы». Речь идет о том, чтобы научить ребенка испытывать это удовольствие, привить ему потребность в этом. Преуспеть в данном случае тем более легко, что в некоторых отношениях он более доступен для воздействия, чем взрослый. В самом деле, значительным препятствием в этом слиянии, в этом единении сознаний является индивидуальная личность. Чем более ярко она выражена, чем более четко зафиксированы ее границы, тем труднее ей слиться с чем-то помимо самой себя. Чтобы испытывать удовольствие от произнесения слова «мы», нужно не испытывать его слишком много от произнесения слова «я». Во всяком случае, в той мере, в какой индивидуальность отдельных сознаний усилена, возможна лишь очень сложная солидарность, предполагающая достаточно умелую организацию, с тем чтобы связывать между собой различные части целого, сохраняя вместе с тем автономию каждой из них. Мы не должны здесь выяснять, как эти противоположные потребности могут быть согласованы; нам достаточно ощутить, что проблема эта трудна. Но что касается ребенка, то трудности нет, так как сегодня, как и раньше, по причине своего возраста он обладает лишь неопределившейся и зыбкой личностью. Характерные черты индивида еще не перекрыли в нем общие видовые черты. Совместная жизнь не требует от него жертвовать своей индивидуальностью; она дает ему больше, чем требует от него, и поэтому она для него значительно привлекательней. Достаточно увидеть происходящую у ребенка моральную трансформацию, когда, после уединенного воспитания в своей семье, он впервые поступает в полный энтузиазма и хорошо организованный класс. Он выходит оттуда совершенно преображенным. Посадка головы, оживление на лице, быстрота движений, приподнятое настроение – все свидетельствует о том, что ребенок начал жить новой жизнью, более насыщенной, чем та, которую он знал до этого, и что он счастлив. Дело в том, что его поддерживает уже не только его собственная энергия; к его собственным силам отныне прибавляются другие, идущие к нему из школьной среды; он участвует в коллективной жизни – и отсюда следует общее возвышение всего его существа. (Я предполагаю, что он не столкнулся с учителем, считающим своим долгом делать жизнь школы тоскливой. Но позднее я еще вернусь к этому вопросу.)