Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

К наиболее значимым моментам философии Хайдеггера, определяемым его стремлением приблизиться к опыту, обеспечив его максимально свободное от предрассудков переживание, относится понимание времени и временности, заимствованное им из феноменологии Гуссерля. Вместо того чтобы принять за основу «обыденное понятие времени», то есть, трактовать время как нейтральное, математически ясное, а тем самым разложенное на однозначно измеримые моменты – секунды и минуты, – Хайдеггер ищет такое его понимание, которое выявлялось бы целиком из того специфического способа, каким присутствие (Dasein) переживает свою временность. Этот подход строго ограничивает рамки того времени, о котором Хайдеггер намерен говорить в своей аналитике Dasein, пространством имманентности переживаемого опыта. Иными словами: время, которое может способствовать прояснению присутствия в его искаженных бытийных возможностях, отчетливо понимается как конечное. Его подлинный смыслосоздающий горизонт – смерть. Всякий отсыл к трансценденции, будь то в форме грядущей жизни или мессианской открытости в беньяминовском смысле, есть часть совершающегося искажения, а не высвобождения. Как и для Витгенштейна, смерть для Хайдеггера не есть событие жизни. Но, в отличие от готового к «прыжку» веры Витгенштейна, именно в предугадывании этой абсолютной границы Хадейггер видит подлинную гарантию того, что осмысленное вопрошание и даже постижение «тайны жизни» [228] Ср.: WA. Bd. 1, Tractatus, 6.4312. См.: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, 6.4312. возможны лишь изнутри подобным образом понятого темпорального горизонта конечности.

Непосредственная близость к опыту, этот отличительный признак философии Хайдеггера, раскрывается в этой работе благодаря тому, что, в интересах большей наглядности своей аналитики, автор снова и снова обращается к взаимосвязям, расположениям и пограничным ситуациям, которые близки ему самому и прямо его касаются, а стало быть, позволяют наглядно увидеть свершение его собственной жизни. Это особенно затрагивает три ключевых понятия, организующие его философское прояснение присутствия: средство, ужас, смерть .

Настоящее упоение работой – его можно достаточно точно датировать – началось 8 августа 1925 года. Для этого Хайдеггер уехал в хижину в Тодтнауберге, где семья проводила и это лето. «Первого августа еду в хижину и с огромной радостью предвкушаю бодрящий воздух гор – эта мягкая невесомая материя здесь внизу по большому счету губительна. Восемь дней заготовки дров – затем снова писать» [229] Хайдеггер М., Ясперс К. Переписка. 1920–1963. С. 104. , – информирует он Ясперса еще из Марбурга. Лишь в горах легко дышится и ясно думается. Не случайность, что о предстоящей заготовке дров Хайдеггер упоминает в этом отрывке заодно с философской работой. Он и здесь последовательно позиционирует себя как человека, который, невзирая на профессорскую должность, подчеркивает свое крестьянское (не пролетарское!), то есть трудовое, от земли идущее происхождение. Этот автостереотип он прямо переносит на свой философский анализ, когда речь идет о том, чтобы выявить и описать исходную связь присутствия с миром. Потому что из переживаний совершенно обыкновенного, энергичного, изо дня в день трудящегося крестьянского парня никак не вытекает вопрос о том, каким образом он, как мыслящий субъект, может, познавая, приблизиться к якобы не имеющему никакого самостоятельного значения миру объектов. Ведь по Хайдеггеру, он (парень), как действующий и постоянно творящий, всегда находится «в мире». Притом не в смысле пространственной связи (как консервированная рыба в банке), но в смысле изначально насыщенной смыслом соотнесенности с конкретно переживаемым окружающим миром. Уже в самом начале своего Dasein-анализа Хайдеггер противопоставляет размышляющего в своем кресле картезианского (развоплощенного) субъекта, чисто умозрительно желающего убедиться в реальности своего мира, бодро заготовляющему дрова шварцвальдскому крестьянину, который покидает хижину, чтобы самозабвенно трудиться в поте лица. Как пишет сам Хайдеггер:

Феноменологическое выявление бытия ближайше встречного сущего производится по путеводной нити повседневного бытия-в-мире, которое мы именуем также обращением в мире и с внутримирным сущим. ‹…› Ближайший вид обращения есть однако ‹…› не только лишь внимающее познание, но орудующее, потребляющее озабочение, у которого есть свое собственное «познание».

‹…› в этот бытийный образ озаботившегося обращения нам не надо даже особо переноситься. Повседневное присутствие всегда уже есть этим способом, напр[имер. – Пер. ]: открывая дверь, я делаю употребление из дверной ручки [230] SuZ, § 15. S. 66f. См.: Хайдеггер М. Бытие и время. С. 66–67. .

Для всех так называемых «вещей», которые употребляются в осмотрительном и редко осознанно обдумываемом свершении нашей повседневности, Хайдеггер вводит новое, взятое из повседневного крестьянского языка Шварцвальда рамочное понятие. Он называет их – «средство».

Мы именуем встречающееся в озабочении сущее средством . В обращении находимы средство для письма, шитья, труда, измерения, транспортное средство. Способ бытия средства следует выявить. ‹…›

Одного средства строго беря не «бывает». К бытию средства всегда принадлежит целое средств, где оно может быть этим средством, какое оно есть. ‹…› Средство, отвечая своему свойству средства, есть всегда из принадлежности другому средству: средство для письма, перо, чернила, бумага, подкладка, стол ‹…› Эти «вещи» никогда не кажут себя сначала по себе, потом как сумма реалий заполняя комнату. ‹…› До него всегда уже открыта какая-то целость средств [231] SuZ, § 15. S. 68f. См.: Хайдеггер М. Бытие и время. С. 68. .

Точно так же, как Хайдеггер в духе своего приземленного прагматизма вновь ставит с головы на ноги исходно предполагаемую теоретико -познавательную ситуацию чистого созерцания, он переворачивает направленность объяснений классической эпистемологии картезианского толка, раскрывая средство как всегда принадлежащее к некой совокупности. Эта эпистемология исходила из единичных, атомизированных вещей, чтобы затем задаться вопросом, как из этих изначально отдельных частей можно составить целое. Для феноменологического прагматика Хайдеггера, однако, эта атомизация всегда предполагает исчезновение мира изначального опыта, в котором предметы еще до всякой теоретической рефлексии переживаются как включенные в наполненную значением целостность. В орудующем озабочении средством включенность его в целое прямо-таки осязаема. Ведь в рамках собственно центрального для его исследования вопроса о «бытии» Хайдеггер недвусмысленно поясняет, в чем подлинно проявляется, по крайней мере, бытие средства, а стало быть, и всех вещей, с которыми мы повседневно вступаем в обращение и с помощью которых устраиваемся и ориентируемся в этом мире. Для этого он, обитатель хижины и дровосек, приводит пример молотка: