Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

Сгущение увиденного в «фигуры мысли» до поры до времени подождет. Ведь

‹…› здесь всё строится или перестраивается, и почти каждый миг ставит критические вопросы. Напряженности в общественной жизни – большей частью они носят прямо-таки теологический характер – настолько велики, что невообразимо перекрывают всё приватное… И совершенно непредсказуемо, чтó в России будет дальше. Может быть, действительно социалистическое сообщество, может быть, что-то совсем другое. Борьба, которая это решит, идет не прекращаясь [274] GB. Bd. III. S. 221f. .

Этой зимой, почти через три года после смерти Ленина, Сталин, окончательно оттеснивший Троцкого, пришел к власти. Социалистический эксперимент принимает, таким образом, тоталитарный оборот. Всего за каких-то десять лет его жертвами падут миллионы советских граждан – в результате депортаций, чисток, ссылок, пыток и принудительных работ в ГУЛАГе. Языческий ужас, который даже спустя множество лет всё еще осмысливается в теологических категориях.

Обо всем этом турист Беньямин еще не знает, да и Райх тоже пока не догадывается. Хотя он в первый же вечер сообщает гостю, как сильно его тревожит «реакционный поворот партии в делах культуры». Конкретная возможность мгновенного поворота от одной крайности к другой в Москве 1926 года – жизненное ощущение, которое захватывает и пугает всех и вся, вплоть до высших партийных кругов. Вместо эмансипирующей решимости и радикальности эта констелляция радикальной неуверенности, как замечает и сам Беньямин, питает, скорее, склонность к богобоязненному фатализму:

Ничто не происходит так, как было назначено и как того ожидают, – это банальное выражение сложности жизни с такой неотвратимостью и так мощно подтверждается здесь на каждом шагу, что русский фатализм очень скоро становится понятным [275] GS. Bd. VI. S. 312. См.: Беньямин В. Московский дневник. С. 46–47. .

Но в данный момент, глядя на вещи со светлой стороны, всё еще открыто, всё ново, всё в революционном движении. Уже на четвертый день Беньямин безнадежно утомлен – Ася поссорилась с Райхом из-за каких-то квартирных дел, – он сидит в гостинице: «Я читаю в своей комнате Пруста, поглощая при этом марципан» [276] Беньямин В. Московский дневник / пер. С. Ромашко. М.: Ад Маргинем Пресс, 2012. С. 24. .

Жилищные проблемы в Москве – по ощущению Беньямина, Москва уже тогда была «самым дорогим городом в мире» – словно бы вообще определяют всю жизнь. И он, живя в гостинице, вскоре чувствует это на себе. Подселенная государством в квартиру д-ра Райха жиличка оказывается явно душевнобольной, отчего Райх большую часть оставшегося времени квартирует в номере Беньямина. Громко храпя, он ночует на кровати. Беньямин – в кресле, которое специально для этой цели добыла Ася. Хотя, возможно, это просто тактический маневр. Но в означенных обстоятельствах Беньямину-сопернику вообще нечего и думать о по-настоящему приватных минутах с Асей. Как раз в подобных любовных треугольниках приватное становится средством политики силы.

За восемь недель пребывания Беньямина в Москве его записки становятся документом отношений, которые настолько абсурдны в своей основе и настолько мучительны в своем развитии, что по сей день производят на читателя прямо-таки душераздирающее впечатление. «Московский дневник» – вечный урок того, на какие взаимные унижения способны даже хорошие, добрые люди во имя якобы разделенной любви: Ася ссорится с Райхом, Райх с Беньямином, Беньямин с Райхом, Ася с Беньямином. Поводы самые разные: от выкроек вечерних блузок, подтекающих кранов, нехватки наличных денег и предположительной одержимости карьерой до покинутости, угрожающей Асиной дочери Даге в государственном интернате на окраине города. Но отчаяннее всего спорят они о роли писателя при коммунизме, о новой постановке Мейерхольда, о пьесах Булгакова, о финальной сцене «Метрополиса» [277] Немой фильм Ф. Ланга (1927) или же о вопросе, как часто в статье о Гёте для Советской энциклопедии можно употребить понятие «классовая борьба». Порой они вообще целыми днями не разговаривают, не раз страдают сердечными приступами – только затем, чтобы на следующий вечер опять вместе сидеть на первом ярусе в театре. Беньямин, конечно, и на сцене не понимает ни слова, но ему шепотом синхронно переводят на ухо, так что он в курсе происходящего. В особенно хорошие вечера при этом случается и поцелуй. Правда, только если Асе хочется, и благовоспитанная дама куда-нибудь сплавляет Райха. То есть – почти никогда.

Место по-настоящему знаешь только тогда, когда пройдешь его в как можно большем количестве направлений. На какую-нибудь площадь нужно вступить со всех четырех сторон света, чтобы она стала твоей, да и покинуть ее во все стороны тоже [278] GS. Bd. VI. S. 306. См.: Беньямин В. Московский дневник. С 37. .

Это запись Беньямина от 15 декабря 1926 года, сделанная, когда Райх сидит рядом с ним в гостиничном номере. Наблюдение, весьма подходящее и для сферы человеческих отношений. Уже 20 декабря Беньямин проводит прямую аналогию между городом и людьми:

Для меня Москва теперь – крепость; суровый климат, пусть и здоровый, но очень для меня тяжелый, незнание языка, присутствие Райха, серьезные ограничения в образе жизни Аси – всё это такое количество бастионов, и только полная невозможность продвинуться вперед, болезнь Аси, по крайней мере ее слабость, отодвигающая всё личное, имеющее к ней отношение, несколько на второй план, не дает мне совсем пасть от этого духом. Насколько мне удалось достичь побочной цели своей поездки – избежать смертельной меланхолии рождественских дней, – еще неизвестно [279] GS. Bd. VI. S. 317. См.: Беньямин В. Московский дневник. С. 53. .

Тридцать первого декабря получен ответ и на этот вопрос. Стоя вместе с Асей у афиши перед началом театрального спектакля, он признается: «Если бы мне сегодня вечером пришлось сидеть где-нибудь одному, я бы повесился с тоски».

С началом нового года не только температура в Москве достигает еще более низкой точки: к Асе, снова страдающей приступами лихорадки, подселили в санатории столь же шумную, сколь и ужасно вульгарную соседку. В довершение всех бед эта особа говорит по-немецки и немедля встревает в любой разговор. Райх по-прежнему живет в гостинице, используя номер Беньямина как контору и рабочий кабинет. Даже о спорах теперь нечего и думать. Слишком тупиковое положение, слишком выдохлись протагонисты. Восьмого января у Райха случается тяжелый сердечный приступ, Асе тоже становится хуже. Всё больше изолируясь в своем номере, Беньямин в один из моментов вдруг приходит к болезненному осознанию своего положения: