Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

Мне всё больше становится ясно, что в дальнейшем мне требуется твердая опора для моей работы. Переводческая работа, конечно, в качестве такой опоры совершенно не годится. Необходимым предварительным условием является открытое выражение своей позиции. Что удерживает меня от вступления в КПГ, так это исключительно внешние обстоятельства. Сейчас, пожалуй, тот самый момент, пропустить который было бы опасно. Дело в том, что именно из-за того, что членство в партии для меня будет, возможно, лишь эпизодом, не стоит с этим медлить. Остаются сомнения внешнего характера, под давлением которых я спрашиваю себя, нельзя ли интенсивным трудом скрасить в деловом и экономическом отношениии положение левого индивидуалиста таким образом, чтобы оно и дальше обеспечивало мне возможность масштабной работы на моем прежнем поле деятельности. Но можно ли эту работу без разрыва с прежней ситуацией перевести в новую стадию – вот в чем вопрос.

Но и в этом случае «опора» нуждается во внешнем подкреплении, скажем, редакторской должности. Во всяком случае, грядущая эпоха, кажется, отличается для меня от предыдущей тем, что ослабевает влияние эротического начала. Я осознал это не без влияния наблюдений за отношениями Райха и Аси.

Я заметил, что Райх сохраняет твердость при всех колебаниях Аси, и ее выходки, от которых я бы сошел с ума, на него не действуют, или он не подает вида. И если только не подает виду, то это уже очень много. Всё дело в «опоре», которую он нашел здесь для своей работы [280] GS. Bd. VI. S. 318. См.: Беньямин В. Московский дневник. С. 117. .

Вся жизненная ситуация Беньямина конца 1920-х годов в одном-единственном пассаже. Коммунистическая партия для него – то же самое, что для Витгенштейна монастырь. В беспощадной откровенности соединяются осознание несостоявшихся процессов созревания и чисто оппортунистические соображения социально и экономически деклассированного индивидуалиста. Коль скоро для принятых решений нет безусловной причины, то они, в конце концов, должны хотя бы принести пользу! Радикальный прагматизм становится выбором, в сознании блуждают буржуазные мечтания о «редакторской должности». Что угодно, только не продолжение нынешнего состояния! Беньямин – ему уже за тридцать – поневоле признает, что не имеет опоры в жизни, да и самой жизни тоже. Даже у Аси и Райха дела в этом смысле обстоят лучше. Они хотя бы есть друг у друга, вдобавок у Аси еще коммунистическая миссия, а у аппаратчика Райха – свой твердый распорядок заседаний:

Дальнейшие размышления: вступать в партию? Решающие преимущества: твердая позиция, наличие – пусть даже только приниципиальная возможность – мандата. Организованный, гарантированный контакт с людьми. Против этого решения: быть коммунистом в государстве, где господствует пролетариат, значит полностью отказаться от личной независимости. Задача организации собственной жизни, так сказать, уступается партии. ‹…› Правда, пока я путешествую, о вступлении в партию вряд ли может идти речь [281] GS. Bd. VI. S. 359. См.: Беньямин В. Московский дневник. С. 118, 120. .

Продолжить путь. Любимый выбор Беньямина. Ни зимой этого года, ни позднее он не вступит ни в какую партию. В итоге всегда побеждает воля к независимости, как признанное условие возможности свободомыслящей экзистенции. Тридцатого января 1927 года он уезжает из Москвы. Последние минуты с Асей – эмоциональная картинка-перевертыш à la доктор Живаго:

Раздражение и любовь к ней мгновенно сменяли друг друга; наконец мы распрощались, она – стоя на площадке трамвая, я – на тротуаре, колеблясь, не вскочить ли за ней, к ней [282] Беньямин В. Московский дневник. С. 184. .

Чувство глубокой потерянности сопровождает Беньямина до Парижа (или он следует за этим чувством?), где почти всю весну он проводит в «убогих, крошечных и запущенных» гостиничных номерах, в которых из мебели есть разве что «железная койка» да маленький столик. «Тяжелое вживание; проблемы; работа; слишком много, чтобы справиться, слишком мало, чтобы заработать», – пишет он 9 апреля Юле Кон, своей второй большой любви этих лет. Он и за ней по-прежнему усиленно ухаживает.

Париж в те годы – город Андре Бретона, Тристана Тцары и Луиса Бунюэля, Жана Жироду и Луи Арагона, Джеймса Джойса и Эрнеста Хемингуэя, Гертруды Стайн и Пикассо, Ф. Скотта и Зельды Фицджеральд, Джона Дос Пассоса и Уильяма Карлоса Уильямса, Анаис Нин и Коко Шанель; колыбель сюрреализма, место рождения «Улисса» (1922), «Фиесты» (1926) и, отчасти, «Великого Гэтсби» (1925). Париж – прямо-таки бьющая ключом лаборатория авангарда. Здесь дух мировой литературы не просто обитает, здесь он торжествует и танцует – по крайней мере, так рассказывают его протагонисты – очертя голову, ночь напролет, до самого утра. Из «Трианона» или «Рица» все устремляются на Монпарнас. На улице Флёрюс Гертруда Стайн держит по субботам open house [283] Букв.: открытый дом ( англ. ). и заявляет каждому, желающему (и даже не желающему) ее слушать, что подлинный гений эпохи – она, а вовсе не Джойс. Даже тот, кто всё же соберется уйти (около двух ночи), по дороге домой непременно встретит множество друзей и знакомых, и веселье волей-неволей продолжится до следующего полудня. В основном – без Беньямина. Выгодный франк заманчив: к середине двадцатых годов в Париже проживает около двухсот тысяч американцев [284] См.: Blom, P. (2014). S. 94. . В большинстве своем это молодые люди, любители повеселиться и те, кто так или иначе интересуется искусством. Вдали от родины и при поддержке сумасбродно выгодного обменного курса они гуляют напропалую.

Конечно, Беньямин иной раз тоже зависает в каком-нибудь «танцевально-публичном заведении», а там – он всю жизнь предпочитал пить белое вино, причем в умеренных количествах, – даже иной раз, как теленок, взбрыкнет в танце ногой, вызывая насмешки поднаторевших в бордельных вопросах коллег-литераторов, Франца Хесселя и Танкмара фон Мюнхгаузена. Но такое случается редко. Ведь и французский франк не настолько слаб, чтобы Беньямин мог позволить себе кутить без остановки. Но самое главное, при всей своей склонности к платным эротическим приключениям и азартным играм, Беньямин вообще-то полная противоположность бравому гуляке или хотя бы более-менее удачливому светскому денди. Тот, кто представляет себе его парижские вёсны 1926–1927 годов как сплошную феерию в хемингуэевском стиле, с шампанским, салонами и эротическими приключениями, очень ошибается. В хорошие дни он заставляет себя, встав с постели – не умываясь и не завтракая, – по нескольку часов работать над переводом Пруста или над заказной рецензией для «Франкфуртер цайтунг» или «Литерарише вельт». Затем, выполнив дневную норму, до конца дня он (по возможности – без особых расходов) бродит по пассажам и переулкам города, высматривая в боковых улочках какой-нибудь новый, неизвестный еще китайский ресторанчик с подходящим недорогим меню.