Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

Варбург действует на всех фронтах. Например, просит Курта Рицлера, франкфуртского куратора Университета имени Гёте, принять во внимание, каким «насильственным вмешательством в созданную с таким трудом укорененность в тяжелой почве североморского побережья» [296] Bauschinger. S. (2015). S. 111. стал бы уход Кассирера. В финансовом плане Гамбург – в этом направлении Варбург тоже не перестает работать – хочет и может побить франкфуртское предложение. Но достаточно ли этого, чтобы удержать Кассирера в городе, который тогда (как и теперь) славится многим, но только не академическим блеском?

Уже в это время Кассирер начинает всё отчетливее понимать, что перерастает статус простого академического философа. Он – яркий символ либеральной республиканской позиции, которая в среде немецких научных светил той эпохи отнюдь не отличается широтой распространения. Не в последнюю очередь он, самый значительный из живых неокантианцев, ученик Германа Когена, уважаемый во всем мире специалист по творчеству Канта и Гёте, является одной из передовых фигур немецко-еврейского патриотизма. В этих обстоятельствах выглядит почти как ирония, что с треском провалившийся во Франкфурте Беньямин в своих попытках обосноваться в Гамбурге терпит полную неудачу. Через Гуго фон Гофмансталя он послал свою вышедшую у «Ровольта» книгу о барочной драме лично Панофскому [297] Эрвин Панофский (1892–1968) – немецкий и американский историк и теоретик искусства. В 1926–1933 годах был профессором Гамбургского университета. в Гамбург. Профессиональный – полученный, опять-таки, через Гофмансталя – ответ был настолько резким, что Беньямин счел необходимым принести посреднику извинения за злоупотребление его расположением в таком безнадежном деле.

Как сложилась бы жизнь Беньямина, если бы его желание войти в круг Варбурга было удовлетворено? Скорее всего, подобно остальным членам этой группы, он уже в начале 1930-х годов вместо Парижа эмигрировал бы в Лондон или в США. Следовательно, вряд ли попал бы в так повлиявшую на его судьбу финансовую зависимость от Института социальных исследований, руководителями которого станут Адорно и Хоркхаймер.

Однако, с точки зрения развития будущей немецкоязычной философии, куда интереснее представить себе, что было бы, если бы Кассирер действительно принял приглашение во Франкфурт с целью заново сформировать тамошнее изучение философии в соответствии со своими идеалами. Возникла бы там благодаря ему так называемая «критическая теория» или знаменитая «Франкфуртская школа»? Та самая Франкфуртская школа, чьим священным основоположником в начале шестидесятых годов был провозглашен не кто иной, как Вальтер Беньямин.

Кассирер, лоцман в океанах языкового многообразия, остался на борту, сохранил верность Гамбургу и Варбургу, а тем самым собственному «я», тонко настроенному на постоянство. В конце июля 1928 года он сообщает всем заинтерсованным лицам о своем решении. Связанный с этим приз (или дар?) – еще более высокая значимость для культурной и политической жизни ганзейского города.

Одновременно с началом переговоров о том, где ему быть, а возможно, и вполне сознательно наряду с этими переговорами его пригласили выступить с речью в гамбургском Сенате по случаю десятилетнего юбилея Веймарской конституции. По общему мнению, идея превосходная. Лишь его жена Тони не желает присоединиться к одобрительному хору. Во-первых, потому, что давно заслуженный летний отдых в Энгадине грозит отодвинуться на целых две недели. А главное, потому, что она – вообще отличавшаяся хронически слабым здоровьем и, не в пример своему мужу, наделенная тонким чутьем к опасностям существования – ввиду тогдашней политической обстановки считала любые слишком уж определенные заявления неразумными и даже опасными. Особенно – со стороны немецкого еврея. Она чувствует: надвигается буря неведомой силы. Муж не разделял ее тревог. И даже если разделял, то считал свое положение достаточно прочным, чтобы спасительная мощь его любимых дýхов помогла ему выдержать и эту бурю.

Задумано хитро. Но иначе нельзя. В конце концов, задача оратора, который со своей пышной белоснежной профессорской гривой и в академической мантии сейчас вместе с другими приглашенными гостями пел третью строфу «Песни о Германии», была иной. Состояла она, ни много ни мало, в том, чтобы за сорок пять минут в корне перевернуть общеевропейское представление о происхождении и возникновении республиканского правового государства.

Во избежание скандала необходимо говорить разными голосами и идти по разным следам. Но прежде всего – ссылаться лишь на самые благородные авторитеты. Для Кассирера они те же, что и всегда: Лейбниц – Кант – Гёте. По его убеждению, культуре, по крайней мере немецкой, для постоянного оздоровления более ничего и не требуется. Но там, где это духовное наследие подвергается гонениям и пренебрежению, разверзнется бездна варварства.

Скепсис, с каким слишком многие немцы относились к Веймарской республике, в первую очередь основывался отнюдь не на сомнениях в ее жизнеспособности. Конечно, к августу 1928 года, всего за десять лет существования, она сменила ровно десять рейхсканцлеров, однако как раз за минувшие два-три года наметился некий экономический подъем. Подлинное сопротивление проигравшей войну нации гнездилось в культурной памяти: демократическо-республиканская форма правления – таково широко распространенное мнение – была привозной идеей, укорененной в странах-победительницах: США (Декларация независимости, Bill of Rights [298] Билль о правах ( англ. ) – первые десять поправок к конституции США (1787). ), Франции (Великая французская революция), а также, при большой исторической благожелательности, и Англии (Magna Charta [299] Великая хартия вольностей ( англ. ). ). Даже Швейцария имела свою Клятву в долине Рютли [300] По легенде, в этой долине в 1291 году кантоны Ури, Унтервальден и Швиц для борьбы против Габсбургов заключили «союз на вечные времена», который и стал основой Швейцарской Конфедерации. . К созданию демократического мифа Германия почти не имела касательства. Веймарская конституция с данной точки зрения не подарок, а несчастный случай ее собственной истории. Своего рода побочный результат войны, в своем оформлении и реализации еще и тяжко обремененный репарационными требованиями Версальского договора. Истинно независимая Германия – на основании собственной исконной истории – может быть чем угодно, но только не республикой. В частности, так считал и сам рейхспрезидент, в прошлом – генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. Проблема с Веймаром заключалась, стало быть, главным образом в исторически сложившемся представлении о себе. Больное место, и Кассирер затрагивает его в самом начале своей речи перед гамбургским Сенатом. Что подумают о философе, если он не будет разделять убеждение,