Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

А то, что он никогда не приспосабливает ее к погодным условиям, да и вообще не меняет, коллеги далеко не всегда одобряют. Сам он брюзжит.

Народ шушукается.

Если участившимися бессонными ночами, глядя из окна своей комнаты на звездное небо Пухберга, Витгенштейн размышляет о немногих периодах, когда был счастлив, то все эти воспоминания ведут в Англию, в довоенные студенческие годы. Там у него были не только настоящие друзья по духу, но и любовь всей жизни в лице Дэвида Пинсента. Памяти друга, погибшего в годы войны при испытательном полете, Витгенштейн даже посвятил свой «Трактат». Когда-то он вместе с Пинсентом объехал на пони Исландию и жил в Норвегии в уединенной хижине. Вместе с ним он ощутил возможный смысл жизни.

Уже летом 1920 года Витгенштейн пишет о своей неизбывной печали по утраченной любви: «Я уже не в состоянии заводить новых друзей, а старых теряю. Это ужасно печально. Почти ежедневно я думаю о бедном Дэвиде Пинсенте … Он унес с собой половину моей жизни. А другая половина пойдет к черту» (129). Теперь, три года спустя, даже дружба с Расселом умирает, как оба поневоле признаются себе минувшим летом после последней — неудачной — встречи в Инсбруке. Витгенштейново нравственное чувство особенно возмущает развод Рассела и его долгий «необузданный» роман с Дорой Блэк, узаконенный лишь незадолго до рождения сына, тогда как Рассел всё меньше понимает ханжеский мистицизм своего гениального ученика.

IT’S COMPLICATED [31]

Витгенштейн отчетливо видит, что ему грозит потеря последних связей в его жизни. И при всей решимости, с какой он ступил на радикально новый путь, эта перспектива причиняет боль. Страхи утраты делают его еще более сложным и ранимым в общении, как показывает письмо Джону Мейнарду Кейнсу, датированное весной 1923 года:

Дорогой Кейнс!

Большое спасибо, что Вы прислали «Reconstruction in Europe» [32]. Мне, конечно, было бы приятнее получить хоть строчку от Вас лично, где было бы написано, как Вы поживаете и т. д. Или Вы слишком заняты, чтобы писать письма? Думаю, нет. Видитесь ли Вы с Джонсоном? Если да, то передайте ему от меня сердечный привет. Я был бы рад услышать и о нем (не то, что он имеет сказать о моей книге, а что он может сказать о себе самом).

Итак, если пожелаете снизойти, напишите как-нибудь.

Искренне Ваш

Людвиг Витгенштейн (130)

Тон, отнюдь не вызывающий желания ответить. К тому же у Кейнса в это время действительно работы невпроворот: вестник грозящей катастрофы, в послевоенные годы он становится самым влиятельным экономистом во всем мире. Как он, будучи членом британской делегации, предупреждал на мирных переговорах в Версале, а в 1919 году предсказывал в своей книге «The Economic Consequences of the Peace» [33], гиперинфляция ведет Германию и Австрию на край политической пропасти. Судьба континента снова поставлена на карту. Грозят новые вооруженные столкновения между Францией и Германией. Революционная Россия, возглавляемая тяжело больным Лениным, охвачена гражданской войной, последствия которой никто предсказать не может. Кейнс консультирует английское правительство, отстаивает свои убеждения как публицист, к которому прислушивается весь мир, и между делом читает лекции по экономике в кембриджском Кингз-Колледже. Пока Витгенштейн обучает своих пухбергских учеников четырем действиям арифметики, Кейнс заседает с сильными мира сего в конференц-залах, разъясняя им базовую экономическую динамику, которой они преступно пренебрегли. Витгенштейн каждодневно борется за то, чтобы сохранить здравый рассудок. Кейнс — за то, чтобы поставить континент на новый экономический фундамент. Витгенштейн вместе с Рудольфом Кодером играет Моцарта в пухбергской подсобке. Кейнс в выходные, за земляникой и «Пиммзом», обсуждает форму этого и кое-каких других возможных миров опыта с давними кембриджскими друзьями по группе Блумсбери — в том числе с Вирджинией Вулф, ее мужем Леонардом, писателями Эдвардом Морганом Форстером и Литтоном Стрейчи.

Весной 1923 года экзистенциальный тупик Витгенштейна сужается всё больше. Надо что-то делать, если он не хочет окончательно растерять дорогие ему связи. Есть еще тот молодой, явно необычайно одаренный математик, который так образцово перевел его «Трактат» с немецкого на английский. Чарлз Кей Огден, составитель серии, в которой выпущена книга Витгенштейна, отзывался о нем самым превосходным образом. Как же его звали?

Дорогой господин Рамсей!

Недавно я получил письмо от господина Огдена, который пишет, что в ближайшие месяцы Вы, возможно, приедете в Вену. Поскольку Вы так превосходно перевели «Трактат» на английский, Вы, безусловно, сможете перевести и письмо, поэтому продолжу я по-немецки … (131).

Немецкий текст этого письма, датированного весной 1923 года, не сохранился, но содержал он, по-видимому, что-то вроде приглашения для Рамсея при случае посетить его, Витгенштейна, в Пухберге у Шнееберга [34]. Уникальная возможность для двадцатилетнего Фрэнка Рамсея, отпрыска почтенного академического семейства из Кембриджа. Вдвоем с Витгенштейном проработать весь «Трактат» — ту самую работу, которая уже через считаные недели после публикации заворожила и взбудоражила талантливую молодежь его университета. В сентябре 1923 года возможность осуществляется. Рамсей едет в Пухберг и на протяжении двух недель ежедневно после окончания школьных уроков по четыре-пять часов кряду штудирует с Витгенштейном его книгу — фразу за фразой. Чего ожидает Рамсей, вполне понятно. А вот мотивы Витгенштейна менее ясны. Рамсей сообщает матери о ходе визита:

Ужасно, когда он спрашивает: «Ясно?», а я отвечаю: «Нет», и он говорит:

«Черт побери, какой же кошмар проходить всё это заново». Иногда он говорит, что мне этого не понять и надо оставить всё как есть. Нередко он забывал значение того, что записал вот только что, пятью минутами раньше, но потом все-таки снова вспоминал. Некоторые его фразы нарочито двусмысленны, поскольку несут в себе как обычное, так и скрытое значение, в которое он тоже верит.

Всего несколько дней спустя Рамсей шлет издателю «Трактата» Огдену открытку почти противоположного содержания:

Каждый день с двух до семи часов В. разъясняет мне свою книгу. Необычайно полезно; он, кажется, получает удовольствие, и мы прорабатываем за час примерно одну страницу. … Он очень заинтересован, хотя его ум, как он говорит, уже не гибок и он никогда уже не сможет написать еще одну книгу. … Он очень беден и влачит жалкое существование, имея здесь одного-единственного друга — большинство коллег считают его слегка сумасшедшим (132).

Рамсей, полноватый, бледный молодой человек с круглым лицом, в никелевых очках, со всей его беззаботностью, любопытством и не в последнюю очередь явным интеллектуальным блеском действительно видится Витгенштейну первым по-настоящему понятливым читателем «Трактата». То есть и для Витгенштейна эта встреча — уникальный шанс и опыт, совокупный потенциал которого, вероятно, полностью открылся ему лишь в эти две сентябрьские недели 1923 года. В конце концов, восприятие его труда в узких философских кругах, ориентированных прежде всего формально и логицистически, идет полным ходом, причем, насколько может видеть Витгенштейн, совершенно превратным образом.