Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Но здесь, как раз потому, что пишет необычнайно вежливо и осторожно, Кейнс промахивается с нужным тоном, а главное, с решающим делом Витгенштейна. В июле 1924-го Витгенштейн отвечает:

4 июля 1924

Дорогой Кейнс,

Ужасно Вам благодарен за Ваше письмо от 29 марта и за присланные книги. Я так долго откладывал ответ, потому что не мог решить, писать ли Вам по-английски или по-немецки. … Итак: прежде всего хочу еще раз поблагодарить Вас за книги и за Ваше любезное письмо. Поскольку я очень занят и мой мозг совершенно невосприимчив ко всему научному, то прочитал я только одну из книг («The Еconomic Сonsequences [of the Рeace]»). Она очень меня заинтересовала, хотя в этом предмете я, конечно, почти ничего не понимаю. Вы пишете, можете ли что-нибудь сделать, дабы вновь обеспечить мне возможность научной работы: нет, в этом деле ничего сделать нельзя; ведь меня самого уже не сильно тянет к такому занятию. Всё, что я действительно хотел сказать, я сказал, и на том источник иссяк. Звучит странно, но так оно и есть. — Охотно, очень охотно я бы Вас повидал; и мне известно, что Вы любезно обеспечили мне средства на пребывание в Англии. … Но когда я думаю о том, чтобы действительно воспользоваться Вашей добротой, меня одолевают сомнения: что мне делать в Англии? Приехать лишь ради того, чтобы повидать Вас и всячески развеяться? То есть приехать лишь ради любезности? Я, конечно, вовсе не хочу сказать, что не имеет смысла быть любезным — коль скоро я бы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мог быть любезным — или пережить нечто приятное, коль скоро это действительно будет нечто ОЧЕНЬ приятное.

Но сидеть в комнате и каждый второй день пить с Вами чай или что- нибудь в этом роде было бы недостаточно приятно. Ведь тогда за эту маленькую приятность мне придется мириться с большим уроном — видеть, как мои короткие каникулы тают,, словно фантом. … Конечно, пребывание у Вас намного приятнее одиночества в Вене. Но в Вене я, по крайней мере, могу собраться с мыслями, и хотя мои мысли не стоят того, чтобы их собирать, они всё же лучше простого развлечения. …

Мы не виделись одиннадцать лет. Не знаю, изменились ли Вы за это время, но я-то сам наверняка ужасно изменился. К сожалению, должен сказать, я не стал лучше, нежели раньше, но стал другим. И потому при встрече Вы, вероятно, обнаружите, что тот, кто приехал в гости, в сущности, не тот, кого Вы хотели пригласить. Даже если мы сможем объясниться, нет никакого сомнения, что одна-две легких беседы не достигнут цели, и результатом нашей встречи будут, с Вашей стороны, разочарование и отвращение, а с моей — отвращение и отчаяние. — Будь у меня в Англии определенная работа — хотя бы подметание улиц или чистка сапог, — я бы с радостью приехал, и тогда со временем приятность установилась бы сама собой. …

С сердечным приветом!

Искренне Ваш

Людвиг Витгенштейн.

P. S. Кланяйтесь Джонсону, если увидите его (136).

Стало быть, пока что Витгенштейн в Кембридж не возвращается. Однако в этих письмах уже раскрывается то главное противоречие, которое все следующие годы, вплоть до настоящего возвращения — а фактически и долгое время после, — будет постоянно отягощать взаимные надежды: Витгенштейн хочет вернуть себе друзей, а Кембриджская группа — своего эпохального философского гения. Ради этого она готова сделать всё, что в ее силах. Да и Витгенштейн проявляет удивительную гибкость.

Он согласился бы даже вернуться к философии. В конце концов, всё лучше, чем сидеть в пухбергской келье и ждать, пока одинокий рассудок совсем покинет его.

ГОСТЕПРИИМСТВО

Само собой разумеется, что в Библиотеке Варбурга Кассирер лично сопровождает своего гостя, приехавшего из Марбурга и только что назначенного профессором. Накануне вечером, 17 декабря 1923 года, Хайдеггер по приглашению гамбургского отделения Кантовского общества, которое возглавляет Кассирер, выступил с лекцией о задачах и путях феноменологических исследований. Учитывая редкостные сокровища в шкафах и на стеллажах, теперь можно углубить начатый накануне вечером разговор. Конечно, Кассирер согласен с главным тезисом своего гостя: нельзя целиком и полностью оставлять вопросы об основах человеческой связи с миром эмпирическим наукам — таким, как психология, антропология или биология. В конце концов, например, понятийная форма мифа как предшествующий по времени способ культурного постижения действительности определяется фундаментально иными категориями и допущениями, нежели форма научной картины мира.

Безусловно, кивает Хайдеггер, как раз с помощью таких «первобытных феноменов» можно показать искажения, существующие в самоистолковании Dasein. С другой стороны, сосредоточенность на мифической форме мышления всегда грозит опасностью спутать первобытное с изначальным. Если вдуматься, разве не зиждется само использование знаков в мифе на некой форме открытости мира, которую он (миф) не порождает сам, а, скорее, особенным образом толкует? И если так, то не нужно ли при описании обретения по-настоящему изначального понятия мира вести о нем речь в его повседневном смысле? То есть как о главной ориентации, которая дана человеческому бытию и должна быть раскрыта еще до всякого символического формообразования? Разве первобытному присутствию (Dasein) повседневность не знакома так же, как и современному научному?

«Конечно, — отвечает Кассирер, когда в конце экскурсии оба вновь останавливаются у тематического шкафа „Символ“, — только не до и не вне всякой символизации. Иначе как можно было бы вообще помыслить и объяснить ориентацию, столь очевидную в повседневности?» — «Вот именно этот вопрос я тоже задаю себе», — отвечает Хайдеггер с язвительной усмешкой.

ИЗ ГАМБУРГА В «БЕЛЬВЮ»

Так или примерно так могла бы происходить первая личная дискуссия между Хайдеггером и Кассирером тогда в Гамбурге, в Библиотеке Варбурга. Во всяком случае, таков контекст, в котором Хайдеггер позднее в «Бытии и времени» — главной своей работе — вспомнит об этой встрече зимой 1923 года (137).

Весьма и весьма вероятно также, что во время экскурсии Хайдеггер спросил о подлинном основателе и главе Библиотеки. Аби Варбург? Он еще жив? И если да, то где он живет и как?

Даже для человека вроде Кассирера, поднаторевшего в светском общении, ситуация весьма сложная. Ведь по причине тяжелого нервного заболевания, резко обострившегося в 1918 году, Аби Варбург, глава и основатель Библиотеки, уже несколько лет находится в психиатрической клинике. Весной 1921-го его поместили в швейцарскую клинику, расположенную в Кройцлингене, на берегу Боденского озера. Тамошней нервной клиникой «Бельвю», одной из самых известных и передовых на континенте, руководит семейство врачей Бинсвангер — с 1910 года ее возглавляет Людвиг, старший сын Роберта Бинсвангера и внук Людвига Бинсвангера-старшего, основавшего в 1857 году санаторий на территории заброшенного монастыря. «Бельвю» не закрытое заведение, а скорее лесной поселок, где пациентам предоставляют максимальную свободу и оберегают их достоинство, а живут они большей частью в просторных помещениях и имеют личных санитаров или санитарок. Аби Варбург тоже занимает там квартиру с собственной спальней, кабинетом и ванной — чем он обязан не в последнюю очередь серьезности своего шизофренического заболевания. Прежде всего, это мания преследования и навязчивые состояния, которые на этапах обострения сопровождаются тяжелыми приступами ярости и насилия. Особенно сильно у Варбурга проявляется постоянный страх, что его отравят, а также подозрение, что на самом деле его кормят внутренностями жены или детей, или же вместе с семьей скоро убьют. Приступы страха у Вабурга происходят на фоне кропотливого навязчивого мытья и повторяющихся действий, большей частью связанных с наведением порядка и уборкой определенных частей его комнаты. Эти навязчивые состояния начали определять его распорядок дня еще до того, как он сам в 1919 году поместил себя в клинику.