Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

КРИТИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Как же до этого дошло? Разве в феврале того же года, за месяц до подачи первой части работы, он не писал другу Шолему в далекий Иерусалим:

«Ситуация складывается не сказать, чтобы неблагоприятно: Шульц — декан, да и вообще кое-что практически улажено»? На самом деле, так оно и было — правда, до представления работы на рецензирование. Поскольку Беньямин в феврале — марте всё еще трудился над нею, она всю весну поступала к профессору Шульцу, так сказать, частями. Полный текст был на руках у руководителя только в мае. К этому времени литературовед Шульц (168) после первого — по всей видимости, беглого — взгляда на предпосланное работе «Эпистемологическое предисловие» уже составил свое суждение. Будучи официальным руководителем диссертации, вдобавок предложившим данную тему, он сказался некомпетентным касательно содержания работы и передал ее своему коллеге, философу и профессору эстетики Корнелиусу. Вместо защиты по истории литературы речь теперь идет о защите по эстетике. Но и Корнелиуса текст привел в отчаяние. Беньяминово «Предисловие» упорно не поддавалось его пониманию — настолько, что он счел себя не в состоянии дать работе сколь-либо содержательную оценку. С привлеченными на подмогу ассистентами д-ром Максом Хоркхаймером и д-ром Адемаром Гельбом произошло то же самое. В формулировке рецензии, представленной Корнелиусом факультету:

При всем благорасположении к автору, которого я знаю как человека толкового и остроумного, [я не могу] не высказать сомнение, что при его заумной манере выражения, которую, видимо, следует трактовать как знак отсутствия ясности относительно предмета, он не может руководить студентами в данной области (169).

Что касается предисловия, оценка абсолютно понятная, тем более что именно так оценил его и сам Беньямин, когда говорил Шолему о «самой хрупкой части целого». Действительно, масштабы неумелости и нехватки стратегического мышления в построении работы наводят на подозрение в умышленной обструкции. Во всяком случае, крайняя усложненность и эзотеричность слога, намного более замысловатого, нежели его предисловие к переводам Бодлера, создают впечатление, будто автор от страха перед возможным отклонением работы предпочитает взять эту предполагаемую судьбу в собственные руки, обеспечивая всех участников множеством прекрасных предлогов именно для такой оценки. Стоит всерьез подумать и о том, не стало ли бы для видов автора на защиту еще более сокрушительным ударом, разъясни он рецензентам смысл своего предисловия хотя бы в принципе. В письме Шолему Беньямин характеризует эту часть работы как безмерную хуцпу [40] — а именно не больше и не меньше чем пролегомены к эпистемологии, нечто вроде второго, не знаю, лучшего ли, этапа прежней, известной тебе работы о языке, причесанной под идейное учение (170).

ДЕЛО ДЛЯ АДАМА

Под «прежней работой о языке» Беньямин имеет в виду написанный в 1916 году и опубликованный посмертно текст «О языке вообще и о языке человека» (171). Насыщенный мотивами еврейской теологии, этот текст анализирует эпоху философии Нового и Новейшего времени, и особенно ее философии языка, как эпоху далекого от истины упадка, чьим итогом стало состояние глубокой скорби, охватившее всю природу, в том числе и современных людей. Те же философские мотивы отличают и «Эпистемологическое предисловие» к работе о барочной драме Использованное Беньямином заглавное понятие «эпистемологии» определенно соотносится с преобладающей в культуре в 1925 году трактовкой современной философии как теории познания. Полностью в духе первого и якобы ключевого вопроса Канта: «Что я могу знать?» Вместо того чтобы прямо ответить на этот вопрос, Кант в своей «Критике чистого разума» (1781) — и в этом состояла эпохальная гениальность его подхода — счел уместным для начала тщательно проверить условия и границы самуй человеческой способности познания.

«Эпистемологическое предисловие» Беньямина, однако, есть не очередное упражнение в пределах этой дисциплины, то есть, критики познания, но, скорее, поэтико-аналитическая фронтальная атака на широко распространенное представление, что главная задача будущей философии заключается в занятиях эпистемологией кантовского толка. Иными словами, Беньямин критикует возникшее в тот момент сужение современной философии до одной лишь теории познания. Для него подобная конструкция — развитие совершенно ошибочное, разрушительное для культуры в целом.

В диссертации Беньямина речь идет в первую очередь не об анализе «формы барочной драмы» и ее вероятного происхождения, а о замаскированной под литературоведческий анализ фундаментальной критике той «драмы», в которую на его глазах превратилась вся современная философия. Поэтому вполне логично, что в предисловии речь идет не о выявлении истинных условий возможности познания, а, напротив, о как можно более тщательном изображении преобладающих условий невозможности истинного познания, возникших в модерную эпоху.

В феномене барочной драмы — и здесь находится ключ ко всему предпринятому Беньямином анализу — упомянутые негативные условия находят свое художественное выражение в необычайно концентрированном виде. Они проявляются в реально существующих произведениях барочной драмы с образцовой ясностью, получают в них парадигматическое художественное воплощение. Раскрыв истины, столетиями сокрытые в этих произведениях искусства, Беньямин уже в своей диссертации 1919 года выявил подлинную функцию критики.

Когда цель работы таким образом раскрыта, возникают, собственно говоря, всего лишь три существенных вопроса, полностью соответствующих структуре изложения Беньямином своих тезисов. Вот они: что такого разрушительного в редукции современной философии к теории познания, в чем ее главные ошибочные допущения? («Эпистемологическое предисловие»); какая форма скорби (Trauer) возникает из присущего ей миропонимания? (Часть I: «Драма и трагедия»); и в какой мере аллегория как языковое средство и художественная форма выполняет в рамках анализа этого упадка особую эпистемологическую функцию? (Часть II: «Аллегория и драма»).

Подобно наброскам из мастерской художника, основные тезисы Беньямина разбросаны по всему предисловию. Вот почему этот текст считается не только одной из самых расплывчатых, но и одной из самых богатых работ, когда-либо написанных на немецком языке. Аналитически проработанный и, в соответствии с замыслом автора, сосредоточенный на вопросе о роли языка как общего условия познания, он выстраивается в насыщенное собрание всех главных философских убеждений, которые с 1916 года определяют и направляют философский путь Беньямина. Предисловие Беньямина, словно загадку сфинкса, каждый читатель, если он хочет свободно двигаться в пространстве его мышления, должен разгадывать сам. Попытка того стоит.