Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

При этом разочаровании интеллектуалы отвечают рефлексией или бунтом. Они пытаются обнаружить причины различия между вчерашней мечтой и реальностью и вновь возвращают себе эти мечты, проектируя их на совсем иную, сегодняшнюю реальность. В Азии эти мифы продолжают ковать будущее, каковыми бы ни были иллюзии, которых они придерживаются. В Европе эти мифы неэффективны и оправдывают скорее устное возмущение, чем действенное.

Разум поддерживает все, что он обещал, и, более того, он не изменил сути коллективизма. Скорее для того, чтобы ограничить долю бунтующего человека в прогрессе, приписывает странному творцу – истории могущество, которым ни партии, ни классы, ни насилие не обладают. Всё вместе при поддержке времени, но не приведет ли такой переход к тому, что рационализм, ностальгия по религиозным истинам будут продолжать надеяться?

Марксизм больше не занимает почти никакого места в культуре Запада, даже во Франции и в Италии, где большая часть интеллигенции открыто связана со сталинизмом. Напрасно мы бы искали экономиста (достойного этой профессии), который смог бы охарактеризовать марксиста в точном смысле этого слова. В «Капитале» один заметит предвосхищение кейнсианских истин, другой увидит экзистенциальный анализ частной собственности или капиталистического режима. Никто не отдаст предпочтение категориям Маркса перед категориями буржуазной науки, когда речь идет об объяснении современного мира. Кроме того, напрасно искать известного историка, произведения которого ссылались бы или исходили из диалектического материализма.

И действительно, ни один историк и ни один экономист не думали бы точно так, если бы не существовало Маркса. Экономист приобрел понимание об эксплуатации или цене человеческого труда в экономике капитализма, в чем по справедливости надо отдать должное Марксу. Историк больше не осмелился бы закрывать глаза на бедственное положение, в котором находятся жизни миллионов людей. У них больше нет иллюзий понимания общества, когда пренебрегают организацией труда, технологией производства, отношением между классами. Это еще не значит, что из этого можно прийти к пониманию разновидностей искусства или философии начиная с понимания вещей.

Марксизм остается актуальным в своей исходной форме при идеологических столкновениях нашего времени. Осуждение частной собственности или капиталистического империализма, убежденность в том, что рыночная экономика и правление буржуазии клонятся к своему закату при наступлении социалистического планирования и власти пролетариата, – с этими фрагментами, вырванными из учения Маркса, согласны не только сталинисты или симпатизанты, но и огромное большинство тех, кто считает себя прогрессистами. Так называемая передовая интеллигенция даже в англосаксонских странах, где никогда не читали «Капитал», почти непроизвольно согласна с этими предубеждениями.

Опередивший в научном плане, более актуальный, чем прежде в идеологическом плане, марксизм, именно такой, как его в настоящее время истолковывают во Франции, появился раньше любой исторической интерпретации. Люди никогда не переживали таких катастроф, которые потрясли Европу в ХХ веке, не задаваясь вопросами о том, каковы эти события – трагические или величественные. Сам Маркс исследовал законы, по которым действует, поддерживается и трансформируется капиталистический режим. Войны и революции ХХ века выявили только, что в своей теории Маркс меньше доказал, чем внушил. Ничто не мешает сохранить слова «капитализм», «империализм», «социализм» – для обозначения реальностей, ставших совсем другими. И эти слова позволяют не только ненаучно объяснять ход истории, но приписать ему заранее установленные значения. Таким образом, катастрофы превратились в средства спасения.

В поисках надежды на протяжении эпохи отчаяния философы находят удовлетворение в катастрофическом оптимизме.

Марксизм сам по себе представляет синтез: он соединяет главные темы прогрессистской мысли. Он ссылается на науку, которая гарантирует конечную победу. Он превозносит технику, которая перевернет вековечный образ жизни обществ. Он делает своим вечное стремление к справедливости, он берет реванш за обездоленных. Он утверждает, что детерминизм управляет процессом исторической драмы, но эта необходимость – диалектическая, она содержит противоречие между режимами, следующими друг за другом, жестокий разрыв при переходе от одного режима к другому и конечное примирение между внешне противоречивыми требованиями. Пессимист поначалу, оптимист в результате, марксизм распространяет романтическую веру в плодотворность потрясений. Каждый характер, каждый тип разума обнаруживает свой аспект учения в соответствии со своими собственными предпочтениями.

Такой синтез всегда был более соблазнительным, чем строгим. Те, кто не проявляет благосклонности, с трудом признают совместимость между внятным характером исторической всеобщности и материализмом. Они понимали конечное совпадение между идеальным и реальным на протяжении такого же длительного периода времени, в котором сама история приходила к развитию сознания. Метафизический материализм, так же как и исторический материализм, делает странным, если не противоречивым, такое сочетание необходимости и прогресса. Отчего такое возвеличивание в мире, связанном с естественными силами? Почему история, развитие которой управляется производственными отношениями, должна привести к бесклассовому обществу? Почему это учение и экономика приводят нас к уверенности, что утопия реализуется?

Сталинизм усложняет внутренние трудности марксизма, делая акцент на вульгарном материализме и, более того, удаляя всю картину исторической эволюции. Священная история, которую марксизм высвобождает из серости общеизвестных фактов, проходит от примитивного коммунизма к социализму будущего: поражение частной собственности, эксплуатация, борьба классов были необходимы для развития производительных сил и восхождения человечества к высшей степени мастерства и сознания. Капитализм ускоряет собственную гибель, накапливая средства производства вместо справедливого распределения благосостояния. Ситуация, при которой произойдет революция, будет беспрецедентной: огромное количество жертв, незначительное число угнетателей, чрезмерно возросшие производительные силы и т. д. По ту сторону этого перелома идея прогресса станет актуальной. После пролетарской революции для социального развития больше не потребуется политической революции.