Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Такие экономические и дипломатические споры интеллектуалам нравится вести в идеологических терминах. Наилучший способ ускорить экономический прогресс, парламентский состав, способный содействовать экспансии, без повторения «пражского переворота» [95], интересует французов, но не человечество. Размышления по поводу международной политики не относятся ни к сателлитам Советского Союза, ни к политике партнеров по Атлантическому пакту, не остаются без последствий, если они не остановят французскую дипломатию, но эти рассуждения не имеют универсального значения. Привыкшие говорить для всех людей, амбициозно относящиеся к своей роли планетарного значения, французские интеллектуалы умудряются скрывать провинциализм своих противников по дискуссии под обломками исторической философии XIX века.

Коммунисты, согласные с марксистскими пророчествами для пользы Коммунистической партии, революционеры, воспринимающие те же пророчества, формализованные гипотетически, также достигают успеха, избавляясь от национальной узости второго порядка. Вместо того чтобы задаться разумным вопросом: что делать, когда в одной стране, которая и географически, и духовно относится к западному лагерю, большинство рабочих голосует за Коммунистическую партию, они размышляют о революционном призвании пролетариата, о котором мечтал Маркс, и ставят знак равенства между мифической равноценностью пролетариата и Коммунистической партией. В одном смысле эти французские дискуссии имеют очень большое значение. Франция не создала ни политических институтов (личные свободы, собрания с правом решения), ни экономических учреждений – отличительных признаков современного мира. Но Франция выбрала и распространила типовую идеологию европейца левых взглядов: равенство людей, гражданские свободы, научное и свободное исследование, революция и прогресс, национальная независимость, исторический оптимизм. На роль наследников этой идеологии претендуют два «гиганта». Интеллектуалы Европы не узнают себя ни в одном, ни в другом. Должны ли они принять сторону Советского Союза, принимая марксистское пророчество, или поддержать Соединенные Штаты, несмотря на глубокое почтение к духовному плюрализму? Или перевести настоящие достижения технической цивилизации в одну или другую форму? Интеллектуалы не единственные, кто формулирует эти вопросы: во всех странах, переживающих национальный упадок и тоскующих по аристократическим ценностям, другие интеллектуалы сочувствуют им.

Искусство британских интеллектуалов состоит в том, чтобы свести к техническим понятиям часто идеологические конфликты, искусство американских интеллектуалов переводит в моральные ссоры все разногласия, касающиеся скорее средств, чем результатов, искусство французских интеллектуалов сводится к пренебрежению и часто к обострению национальных проблем из горделивого желания думать о проблемах всего человечества.

Интеллектуалы страдают от своей беспомощности изменить течение событий, но они не признают своего влияния. В конце концов, действующие политики – это последователи профессоров и писателей. Доктринеры либерализма напрасно объясняют успехи социализма распространением ложных идей. Как бы то ни было, но теории, которым учат в университетах, через несколько лет становятся неопровержимой истиной, принимаемой руководителями или министрами. Налоговые инспекторы в 1955 году стали кейнсианцами, но отказывались быть таковыми в 1935 году. Во Франции идеологии просвещенных людей также формируют манеру мышления правящих кругов.

В странах, не относящихся к Западу, роль интеллектуалов в самом широком смысле этого слова заметно возрастает. В России и Китае (но не в Англии или Германии) поначалу малочисленные партии, привлекавшие своих членов особенно среди дипломированных специалистов, изменили судьбу народов и единожды хозяев государства, навязывающих официальную истину. В Азии или в Африке дипломированные специалисты сегодня поддерживают революционные движения или государства, недавно получившие независимость.

Роль азиатских интеллектуалов, их склонность к марксизму часто вполне объяснима. В нескольких словах напомним суть дела. Прогрессистские идеи, которыми проникаются педагоги и студенты в университетах Запада, стремятся «оттолкнуть» молодых интеллектуалов от традиционных обществ и направить их против европейского доминирования. Это доминирование представляется насмешкой над демократическими принципами, эти почти всегда иерархические общества неравенства, оправдываемые верованиями, потому что там не уважается дух свободного исследования, эти принципы кажутся возмутительными при оптимизме, который внушает рационалистская философия. Пример российской революции и писателей Запада сделал популярными социалистические идеи. Так же и марксизм Ленина, принятый коммунистами, делает акцент на эксплуатации мира европейцами. Не имеет значения, что ленинский анализ обязан своими выводами таким буржуазным социологам, критикам империализма, как Д. Гобсон и сам Карл Маркс.

Какие обстоятельства, помимо этих общих соображений, в каждом случае определяют содержание и характер дискуссий? Возьмем, к примеру, Японию, в которой интеллектуалы (особенно писатели и художники), похоже, являются приверженцами французской модели. В своем большинстве они поддерживают левые силы, более или менее близкие к коммунизму, но не переступая границ. Так же как и Франция, японское правительство имеет тесные связи с Соединенными Штатами, безропотно не одобряемые большинством просвещенных людей. И сразу же вспоминаются подобные случаи. В Японии также интеллектуалы чувствуют себя униженными тем, что их стране покровительствуют Соединенные Штаты. Еще вчера Япония была врагом, а Франция была союзником «покровителя», но это другое «прошлое» не устраняет похожести современных условий. Ни одна, ни другая страна не видят на своем горизонте перспектив будущего величия. С тех пор как Китай, объединенный сильным правительством, устремился к промышленному развитию, Япония вынуждена была занимать подчиненное положение либо внутри мореходной системы Соединенных Штатов, либо в рамках континентальной китайско-русской системы. Если даже предположить, что последняя система развалится, Япония все равно не получит шанс одержать победу, самое большее, она будет иметь возможность маневра в дипломатии равновесия нескольких великих держав. Кроме того, Франция, которая либо интегрируется в Западную Европу, либо нет, но она остается способной удержать достойное место на мировой арене. Из-за ее размеров и ресурсов Францию исключили из первых рядов.