Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

А мог бы светский, материалистический коммунизм стать доктриной китайских образованных людей? Обесценение семьи, наступление партии и государства по отношению к прошлому представляет собой потрясение, которое вчера казалось еще невозможным. Но Коммунистическая партия все-таки восстановила иерархию, на вершине которой восседали те, кто много знал. Сегодня этими учеными считаются марксисты-ленинисты, которые в то же время являются бойцами. Многие века никто не слышал о союзе главнокомандующих и просвещенных людей. И, может быть, чтобы воссоздать его, понадобилось западное влияние. Против ненавистного доминирования просвещенные обрели ярость крестовых походов, и победители познали на Западе свою тайную победу: доктрина, от имени которой они изгнали варваров, по сути, принадлежит Западу, она выводит в первые ряды действие и историю .

Западные люди научили азиатские народы пересматривать свое прошлое. Уже в XIX веке основной темой российской философии был контраст между судьбой России и судьбой Европы. Марксизм в ленинской версии предлагает интеллектуалам всех континентов возможность, не унижаясь, по-иному объяснить свою историю и историю своих прежних хозяев.

Замена научной истины на религиозную не происходит без духовного кризиса: с трудом довольствуются истиной, временной, неоспоримой, но ограниченной и не всегда утешительной. Может быть, плоды обучения исторической науки являются самыми горькими потому, что они неоднозначны и сама тема ведет к постоянному обновлению предмета и знания. Марксизм находит абсолют. И отныне официальная доктрина не связана с космическим порядком и образцовой уникальностью Срединной империи, она – истинная потому, что отражает необходимый и благотворный порядок изменений. Марксизм-ленинизм преодолевает релятивизм, который несет историческое сознание, он заживляет раны, нанесенные за века техническим превосходством Европы.

Возникает вопрос: если Азия завтра провозгласит религиозную нетерпимость, она станет бедствием для Запада, или если она заявит о новой вере таким образом, что еретики сохранят шанс выжить? Их, может быть, будут ненавидеть, но не изменять или завоевывать насильно под предлогом преобразования.

Распространение христианства в Древнем мире и марксизма в наше время сближает социализм и религию. Стало распространенным выражение «светская религия» [98].

Борьба мнений вокруг этих сравнений в равной степени является классической. А заслуживает ли учение без Бога называться религией? Сами верующие отвергают такое уподобление, утверждая, что их вера остается схожей с традиционной. А христиане-прогрессисты как будто доказывают совместимость коммунизма и католицизма, существуя одновременно и в том и в другом пространстве.

В каком-то смысле этот спор является вербальным. Все зависит от определения, которое придается словам. Настоящим коммунистам доктрина открывает глобальную интерпретацию вселенной и внушает чувства, похожие на те, которые они время от времени испытывают. Эта доктрина устанавливает иерархию ценностей и определяет правильное поведение. В индивидуальной и коллективной душе она выполняет некоторые функции, которые социологи обычно приписывают религии. Что касается отсутствия трансцендентности или святости, то их не отказываются принять, но вспоминают, что многие общества на протяжении веков не знали понятия его божественности, пренебрегая образом мысли и чувств, необходимостью или приверженностью, которые сегодняшний наблюдатель считает религиозными.

Эти аргументы не затрагивают настоящую проблему. Религия такого типа охватывает культы, обряды и страсти племен, называемых примитивными, практики конфуцианства и возвышенные порывы Христа или Будды, но какой смысл в светской религии на Западе в среде, пропитанной христианством?

Коммунизм стал развиваться начиная с экономического и политического учения в эпоху, когда ослабевала духовная витальность и авторитет церкви. Страстность, которая в другие времена могла выражаться в чисто религиозных верованиях, стала объектом политического воздействия. Социализм появился в меньшей степени как техника, применяемая для управления предприятиями или экономикой, чем в качестве средства, которое позволит покончить с вековыми несчастьями людей.

Правая и левая идеология, фашизм так же, как коммунизм, вдохновляются современной философией имманентности. Такие идеологии являются атеистическими, даже если они не отрицают существование Бога в той мере, в какой познают мир человека без связи с трансцендентным. Исходя из атеизма такого типа, Декарт в соответствии с полемикой Лабертоньера [99]может считаться основоположником и хорошим католиком, каким он и был. Он в большей степени интересовался покорением природы, чем размышлениями о сверхъестественном. Марксисты II или III Интернационала охотно повторяют, что религия – дело частное, но они считают организацию гражданского общества единственным серьезным делом. Перенос страстей логически следует за перемещением центра интересов. Люди убивали друг друга, чтобы определить, какая церковь достойна миссии интерпретировать священные тексты и совершать таинства, но какая партия или какой метод предложили лучший шанс распространить по этой юдоли слез материальное благополучие для всех.

Демократия или национализм действительно вызывают не менее страстный пыл, чем бесклассовое общество. В эпоху, когда высшие ценности связаны с политической реальностью, люди с не меньшим фанатизмом служат национальной независимости, чем якобы идеальному порядку. В этом неопределенном смысле все политические движения, которые потрясают современную Европу, имеют религиозный характер. Но тем не менее там не найдется сути религиозной мысли. В этом отношении коммунизм уникален.

Марксистское пророчество, и мы видели это, соответствует типичной схеме иудео-христианского пророчества. Любое пророчество несет осуждение действительности и рисует образ того, что должно быть и будет, выбирает личность или группу, чтобы преодолеть пространство, отделяющее недостойное настоящее от лучезарного будущего. Бесклассовое общество, которое принесет общественный прогресс без политической революции, можно сравнить с тысячелетним царством, о котором мечтали милленаристы [100]. Бедствия пролетариата доказывают его призвание, а Коммунистическая партия становится церковью, которой противодействуют буржуазные язычники, отказывающиеся услышать благую весть, и социалисты-евреи, не признавшие революцию, о приближении которой они сами столько лет заявляли.