Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Сталинская технология, по крайней мере на первом этапе, может быть применена повсюду, где партия благодаря русской или национальной армии захватывает государство. Ложная доктрина вдохновляет на успешные действия потому, что это действие определяется тактическими причинами, основанными на полувековом опыте.

Ошибка доктрины проявляется при отвращении многих к такому псевдоосвобождению. В Восточной Европе коммунистические режимы не были способны к самостоятельному удержанию власти без помощи Красной Армии. Со временем национальные особенности – фаза экономического развития, традиции – вновь проявляются в рамках советского мира. Распространение коммунистической власти доказывает истинность доктрины не больше, чем завоевания Магомета доказывали истинность ислама.

Советский строй не является жертвой своих ошибок. Их жертва – это Запад. Идея правительства, основанного на дискуссиях, с согласием или с компромиссами, почти идеальна, практика выборов или ассамблей тоже базируется на опыте. Если такую практику вводить без учета особенностей страны, то эксперимент может окончиться неудачей. Однако неудача демократического опыта отнюдь не скрывается организацией террора и энтузиазма, в один прекрасный день она выявится и приведет к деспотизму.

Ни одна интеллигенция не страдает так, как французская, от потери универсальности, никакая так упорно не отказывается от собственных иллюзий, ни одна не заслужит такого, когда узнает об истинных проблемах Франции.

Франция не относится к коммунистическому миру и не сможет изменить страну, не вызвав катастрофу, которой она изо всех сил старается избежать. А ее принадлежность к западному миру не отменяет намерений левых сил, желающих национализировать предприятия или реформировать статус Северной Африки. Англосаксонское влияние не сопрягается с советским воздействием, направленным против французского протектората над Тунисом и Марокко. Географическое положение исключает заимствование советской технологии правления и участия во власти представителей из Москвы. Как будто для того, чтобы гарантировать собственную неэффективность, французские интеллектуалы не перестают предлагать невозможные варианты и советовать коммунистической партии сотрудничество, от которого она отказывается или принимает, в зависимости от обстоятельств, с незыблемым презрением.

Ностальгирующие по истине в масштабах всего человечества, они остаются в ожидании событий. Благородный квартал Сен-Жермен-де-Пре некоторое время был на стороне Тито после предания Югославии анафеме со стороны Москвы. Маршал Тито, не отказываясь от коммунизма, заключил военные альянсы, аналогичные тем, в которых прогрессисты упрекали западные государства, и сразу же потерял свой авторитет.

Маоцзэдуновский Китай в конце 1954 года последовал примеру титовской Югославии. Будучи гораздо больше и таинственнее, чем балканская страна, Китай собирается построить настоящий коммунизм. И так как никто не в состоянии разобрать китайские иероглифы, а визиты в страну ограничиваются несколькими городами и заводами, энтузиазму путешественников не угрожает контакт с настоящей действительностью. Никто не осмеливается расспрашивать тех, кто мог бы быть осведомлен, о чем-то большем, кроме пейзажей, миссионерах [112], о контрреволюционерах. Вероятно, победа коммунизма в Китае была бы самым значительным событием века; разрушение большой семьи, создание тяжелой промышленности, мощной армии, сильного государства знаменуют собой начало новой эры в истории Азии. Какой образец, какой пример маоцзэдуновский режим преподносит Франции?

Несколько задач, которые стоят перед Францией в середине ХХ века, будут иметь значение, далеко перешагнувшее за наши границы: организация реального сообщества между французами и мусульманами Северной Африки, объединение западноевропейских государств для меньшей зависимости от американского могущества, сокращение технического отставания экономики – эти исторические реалии могли бы пробудить живейший энтузиазм. Никто полностью не изменит условия жизни человека на земле, никто не сделает из Франции идеального воина, никто не оторвет нас от азиатского направления, что бы ни связывало нас с ним, ничто не вызовет взрыв метафизических идей (свобода, равенство), никакая кажущаяся универсальность социалистических или националистических идеологий. Находясь на своем точном месте планеты, наша страна, поступая в соответствии с учением социологической науки, могла бы достичь единой политической универсальности, доступной в нашу эпоху. Можно было бы придать механистической цивилизации форму, соответствующую прошлому и возрасту нации, организовать с целью процветания и мира такую зону планеты, где распространяется влияние нашей силы и нашей мысли.

К этим будущим перспективам литераторы, кажется, безразличны. Есть ощущение, что они стремятся обрести в философии имманентности эквивалент утерянной вечности, вздыхая: «Зачем все это, если оно не универсально?»

Положение французского интеллектуала определяет тоска по универсальной идее и национальная гордость. Это положение имеет внешний отголосок, связанный не только с талантом писателей. Если люди культуры перестанут верить всей душой в истину для всех, не скатятся ли они к безучастности?

Религия интеллектуалов, коммунизм, набирает сторонников среди интеллектуалов Азии или Африки в то время, как умеренная демократия Запада часто добивается свободных выборов, но почти не привлекает активистов, готовых на все ради победы своего дела.

«Предлагая Китаю и Японии светскую версию нашей западной цивилизации, мы дали им камень в то время, когда они просили хлеба. Между тем как русские, предлагая одновременно и коммунизм, и технологии, дали им что-то вроде хлеба: черный и затвердевший, если хотите, но все-таки хлеб. Тем не менее это пища, которая содержит немного питательного вещества для духовной жизни, без которой человек не смог бы прожить» [113].

Коммунизм – это испорченная версия западного послания. В нем содержится амбиция покорить природу, улучшить судьбу простого человека. Он жертвует тем, что было и остается душой бесконечного рискованного предприятия: свобода поиска, свобода борьбы мнений, свобода критики и голосования граждан. Он подчиняет развитие экономики жесткому планированию, а строительство социализма – ортодоксии государства.

Надо ли говорить, что коммунистическая версия увлекает вследствие интеллектуальной слабости? Настоящая теория не устраняет неопределенность настоящего, она поддерживает дискуссии между партиями, позволяет надеяться только на медленный прогресс, она не освобождает интеллектуалов Азии от их комплексов. Светская религия охраняет свой престиж и силу пророчества, она создает небольшое число фанатиков, которые, в свою очередь, мобилизуют и ведут за собой массы, менее озабоченные ви́дением будущего, чем желанием восстать против бед настоящего.