Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Последняя значительная идеология возникла из совмещения трех элементов: ви́дение будущего соответствует нашим устремлениям, связь между этим будущим и одним общественным классом, вера в человеческие ценности после победы рабочего класса благодаря планированию и коллективной собственности. Вера в социально-экономические достоинства техники начинает утрачиваться, и совершаются напрасные поиски класса, который принесет с собой радикальное обновление институтов и идей.

Пока еще достаточно популярная теория классовой борьбы является ложной вследствие противозаконного уравнивания: соперничество между буржуазией и пролетариатом по существу отличается от соперничества между аристократией и буржуазией.

Падение французской монархии и кровавые события республики, совершенные фракциями и террором, превратились в подвиг Прометея. Гегель поверил, что видел мировой разум, гарцующий мимо него на коне, воплощенный в случайном офицере, которого короновал бог войны. Маркс, а затем Ленин воплотили мечты якобинцев, активного меньшинства, которое замесило народное тесто, миссионерский орден на службе социалистической революции. И нет сомнений, что пролетариат завершит дело революции.

Идеологи пролетариата были представителями буржуазии. Той буржуазии, которая ссылалась на Монтескьё, Вольтера или Жан-Жака Руссо, легитимно противостояла старому режиму, католическому видению мира, своим собственным идеям о существовании человека на этой земле и политическому порядку. Пролетариат никогда не имел своего представления о мире, противоположного концепции буржуазии; у него была идеология, повествующая о том, что должно быть или что делать пролетариату, идеология, историческое влияние которой было тем больше, чем меньше было количество промышленных рабочих. Партия, называющая себя пролетарской, в странах, куда ее занесло, имела в своем составе намного бо́льшие массы крестьян, чем заводских рабочих, которые под руководством вождей-интеллектуалов обострят отношения с традиционной иерархией и вызовут национальное унижение.

Ценности, стихийно «нажитые» рабочим классом, отличаются от ценностей буржуазии. Можно выдвигать антитезы: чувство солидарности или желание обладать состоянием, участие в коллективном сообществе или углубление самобытности и эгоизма, великодушие тех, кто презирает деньги или жадность богатых и т. д. Нет смысла отрицать очевидное: условия и образ жизни в рабочих предместьях отличаются от таковых в богатых кварталах. Так называемые пролетарские режимы, возглавляемые Коммунистической партией, ничем не обязаны собственно пролетарской культуре, партиям или профсоюзам, управленцы которых сами принадлежали к рабочему классу.

В наше время народная культура падает под ударами « Правды» , « Франс-Суар» или дайджестов . Революционный синдикализм и анархистские профсоюзы не сопротивляются неосознанной коалиции предпринимательских организаций, которые их опасаются, а также социалистической и особенно коммунистической партиям, которые их ненавидят. И на этих партиях лежит печать идей и действий интеллектуалов.

В надежде полностью удовлетворить амбиции буржуазии – покорение природы, равенство людей или возможностей – идеологи передали факел пролетариату. Контраст между техническим прогрессом и нищетой пролетариата вызывал возмущение. Как не обвинить частную собственность и анархию рынка в пережитках бедности, унаследованной от предков, на самом деле связанную с требованиями накопления (капиталистического или социалистического), с недостаточностью производительности, с ростом населения. Бунтующие против несправедливости, великодушные, сердечные люди цепляются за идею, объясняющую, что капитализм, несущий в себе зло, будет разрушен своими собственными противоречиями и что жертвой станет его привилегированное сословие. Маркс осуществил гениальный синтез гегельянской метафизической истории, якобинской интерпретации революции, теории пессимизма и рыночной экономики, разработанной английскими авторами. Достаточно назвать марксистскую идеологию пролетарской, чтобы поддержать преемственность между французской и русской революциями. Но достаточно также открыть глаза, чтобы эта иллюзия рассеялась.

Рыночная экономика и всеобщее планирование – это модели, которые не реализуют ни одну действующую экономику, никакие последовательные этапы эволюции. Нет никакой необходимой связи между фазами индустриального развития и господством той или иной модели. Отстающие экономики, скорее, ближе к модели планирования, чем к передовым экономикам. Смешанные режимы не являются «мутантами», неспособными к выживанию, есть формы, переходные к «чистому» типу, но при нормальном государстве. В экономике планирования можно найти много более или менее модифицированных категорий, относящихся к рыночной экономике. По мере возрастания уровня жизни и по мере того, как советский потребитель будет иметь настоящую свободу выбора, блага и трудности западного процветания появятся и по другую сторону железного занавеса.

Революции ХХ века не являются пролетарскими, они были задуманы и осуществлены интеллектуалами. Они свергли традиционную власть, не приспособленную к техническому веку. Пророки воображали, что капитализм вызовет революцию, сравнимую с той, которая произошла во Франции в конце XVIII века. На самом деле, все не так. Напротив, там, где правящий класс не смог или не захотел достаточно быстро провести модернизацию, там неудовлетворение буржуазии, нетерпение интеллектуалов, извечные амбиции крестьян вызовут взрыв.

Ни Россия, ни Соединенные Штаты пока еще не пережили борьбу аристократии и буржуазии. Царизм пожелал стать технической цивилизацией, полностью отвергая демократические идеи. Его сменила власть, установившая странное общество и государство, в котором администраторы представляли собой единственный привилегированный класс. Соединенные Штаты сами пришли к осознанию прогрессистских идей XVIII европейского века. Они попытались ввести их в практику на девственных землях, которые надо было завоевать, и в меньшей степени на индейцах, обрекая их на смерть вследствие разницы между племенной культурой и культурой иммигрантов, чем в борьбе с суровыми условиями природы. Никакая аристократия, гордая своими возможностями, не ограничивала порыв разума и развития промышленности. Религия учила моральной строгости, но не ортодоксии веры. Она призывала граждан к принципиальности, к конформизму, она не объединилась с государством, чтобы сдерживать развитие современной мысли.

Оптимистическое мышление XVIII века не было опровергнуто никакими событиями, сравнимыми с Великой революцией и возникновением пролетариата. Гражданская война, мировая война и война кризисов была истолкована историками, являющимися рупором победителей, как триумф: мир не может жить полурабом-полусвободным. Американские рабочие приняли американскую идею и не поверили в неизбежность Апокалипсиса.