Сергей Борисов - Сократы современности. Философская практика в технообществе

Одним из ключевых аспектов эмпатии является способность сопереживающего человека различать свои собственные чувства и чувства других, которым он сопереживает, и в то же время проявлять свою эмоциональную реакцию на дискомфорт или страдания, которые испытывают другие. Таким образом, эмпатия требует определенной степени зрелости в понимании наших собственных чувств и чувств других. Это отличается от того, чтобы просто «проникнуться» чувствами других или поддаться тому, что иногда называют «эмоциональной инфекцией».

Хотя большинство людей в той или иной степени подвержены эмоциональной инфекции, эмпатия возможна только там, где эмоциональной инфекции нет. Захваченность эмоциями других автоматически исключает возможность эмпатии. Таким образом, эмпатия – это скорее независимая реакция на страдания других, чем безраздельное подчинение их эмоциям. Она признает других как независимых людей и устанавливает определенные общие черты между нами и ними, что позволяет нам легко чувствовать их боль (но не «разделять» их боль, хотя эти два понятия часто путают).

Эмоции отношений возникают по поводу эмоций других людей, которых мы пытаемся понять и с которыми чувствуем связь. С другой стороны, есть сущностные (субстанциальные) эмоции, то есть наши собственные подлинные эмоции. Интересно, что человек может одновременно удерживать взаимно противоположные субстанциальные эмоции и эмоции отношений. Аналогичные соображения применимы к моральным эмоциям. Чтобы понять моральное обязательство, должна существовать определенная дистанция между личностью, совершающей моральное действие, и личностью другого человека, по отношению к которому существует моральное обязательство. Любое слияние идентичностей между субъектом и объектом морального обязательства сокращает эту дистанцию. Хотя в такой ситуации возможны некоторые «морально оправданные» дела, ясное осознание морального долга невозможно.

Если я чувствую горе матери, потерявшей ребенка в результате теракта, меня подавляет это чувство. Я неспособен действовать и не осознаю своих собственных чувств, которые отодвинуты на второй план. Здесь нет места для понимания моего морального долга по отношению к этой матери. Однако, если я сочувствую матери, полностью осознавая, что это ее горе, а не мое, я могу понять свой моральный долг помочь ей пережить горе: тогда я могу попытаться утешить ее, переместить ее в безопасное место, помочь ей организовать похороны, учесть все социальные и экзистенциальные аспекты этого события. Я могу быть нравственно действующим лицом с позиции морального долга или обязательства, только если моя личность и мои чувства явно отделены от ее личности и чувств.

Ключевое различие между эмпатией и эмоциональным заражением заключается в том, что у человека, который сопереживает другим, проявляется ответственность, которая исчезает, когда один эмоционально заражает другого. Ощущение захваченности чувствами скорбящей матери частично освобождает меня от обязанности реагировать на ее боль активным, альтруистическим образом. Я могу помочь, а могу не помогать ей. Эмоциональная инфекция обязательно связана с моей «закупоркой» в ее боли: любое моральное действие, которое может последовать за этим, случайно. Эмпатия, наоборот, удерживает меня в состоянии ответственности за другого: я по-прежнему осознаю, что ее чувства подавляют ее, но я могу проникнуться чувством морального долга или обязательства и сделать для нее что-то альтруистическое. Именно этот активный элемент альтруизма требует ответственности; а это чувство, в свою очередь, требует четкого отделения моих собственных чувств от чувств другого.

У каждой эмоции своя логика и свои особые отношения к ценностям; эмоции помогают лучше осознать тот момент, когда та или иная важная для нас ценность поставлена на карту. Таким образом, эмоции помогают выявить важные для личности ценностные аспекты и побудить ее к действиям, направленным на преодоление любых препятствий, мешающих утверждению этих ценностей. Человек не всегда может рационально обосновать важность некоторых ценностей; он не всегда может рационально объяснить ключевые аспекты своей личности, свою аутентичность. Там, где появляется возможность рационального обоснования важности тех или иных ценностей, эмоциональные реакции являются решающим когнитивным путем к лучшему пониманию нашей собственной личности. Следовательно, терапевтические подходы, которые рассматривают сильные, беспокоящие эмоции как проблему и их стремятся «заглушить» с помощью фармацевтических препаратов, могут фактически затруднить человеку понимание своей личности, которое необходимо, чтобы он сам достаточно эффективно решал свои жизненные проблемы.

В отличие от субстанциальных эмоций , которые несут в себе собственную психическую энергию, связанную с их непосредственным присутствием в нашем сознании и их способностью окрашивать наше восприятие, даже самовосприятие, следовательно, не нуждающихся в подкреплении каким-либо знанием, кроме непосредственного осознания эмоции как нашей собственной, эмоции отношений требуют предварительного когнитивного понимания ситуации, которая отличается от нашего собственного эмоционального состояния. Вот почему субстанциальные эмоции не могут быть надлежащим основанием этики, в то время как эмоции отношений могут.

«Один рождает мысль, другой крестит ее, третий родит с ней детей, четвертый посещает ее на смертном одре, а пятый ее хоронит» (Г. К. Лихтенберг). Что это значит? Даже идеи, даже мысли – смертны . Так оно и есть. Они развиваются тогда и в той мере, в какой это им дано, они добиваются признания и утверждают себя, затем они вступают в борьбу, и в какой-то момент они уже не утверждают себя собственной силой, но объединяются с другими мыслями и становятся толчком для дальнейших, новых мыслей и идей, с которыми они соединяются, и которые примыкают к ним, и затем эта первоначальная идея продолжает работать уже только в подполье, возможно, инкогнито , возможно, как фермент, который все приводит в движение и нарушает спокойствие. Как понимал это Гегель, все погружено в историю, то есть приходит и уходит, и не остается, если только не преобразуется, или, если выражаться библейским слогом, будет погребено, подобно семени, которое должно быть погребено, чтобы принести плод.