Алёшка Емельянов - Бесконечность

Засыпанный люд всё смотрел из стекляшек

на чистые хлопья и белую пыль,

как близился вечер средь пухлых кудряшек,

сливаясь с пейзажем, что солнце забыл.

На дом свой гляжу, умиляясь природе,

тому, что без тела сижу в облаках,

тому, что впервые слежу за погодой,

тому, что я – призрак, не знающий страх.

Оранжевой кладки почти что не видно.

Всё гуще чернеет небесный гранит.

В избе моей матери, что инвалидна,

лишь только неяркая свечка горит…

Боясь повышения цен и иной передряги,

топча возвышения, ямы, промоины, гладь,

страшась выйти замуж за пьянь или скрягу,

век опасаясь взять в жёны психичку и бл*дь,

пытаясь уйти от призыва, семейного долга,

ведя разговоры с питомцами, чаще с собой,

ища справедливость, богатство и Бога,

стремясь отстраниться от быта и связи с толпой,

стараясь изведать все яства, напитки и страны,

творя созидание, отдых, сраженья и лень,

желая познать все мечты, сексуальные станы,

хотя побывать средь чудесно-больших перемен,

мечтая о девах чужих и соседних мужчинах,

играя планетные роли по общей вине,

борясь с одиночеством, хворями, бедностью чина,

живём в безразлично-порочной стране…

Среди прозябающих, глупых и ленных,

мечтающих сразу об всех пирогах,

юродивых, бедных и неоткровенных,

чудных и в наставленных, пышных рогах,

любимых, нелюбящих и нелюбимых,

любовных и любящих, быстрых в любви,

измученных, брошенных и нелюдимых,

изгоев и гоев в душевной крови,

девиц, трёхотверстно пробитых мужьями,

воров, спекулянтов, проныр и убийц,

невольных и вольных бродяжек с ножами,

кривых музыкантов, певичек и чтиц,

никчёмных сограждан в хоромах, хрущёвках,

неверных, тупых, свиновидных мамаш,

подростков в подаренных, модных обновках,

гуляющих, пьющих и бьющих папаш,

шумящего, дымного города-монстра,

преклонных и рослых, кто смог озвереть,

гостей роддомов и квартир, и погостов

стараюсь творить, помогать им умнеть…

Я выем все земли, как жадный термит,

и буду насильничать, драть, издеваться,

стрелять, мародёрствовать, яростно бить,

безумию, злобе в делах предаваться.

Военные формы, законы, устав

над мною, всесильным и диким, не властны.

Попрал уже своды моралей и прав,

став самым безжалостным, грозным, опасным.

Никто не указ мне. Я сам уже Бог!

Шныряю я в поисках девы Афины,

какую, издав свой воинственный слог,

супругою сделаю возле рябины.

Вдвоём мы захватим податливый мир,

и будем шакалить, трофейничать вволю,

а после устроим кровавейший пир

на пепле, руинах, убитых и болях…

Из бункера, где мне теплей, безопасней,

где можно покушать, питаться и спать,

даю указанья упорно, негласно,

чтоб воинов, подростков на бой посылать.

Уверен, что вождь – наивысшее имя,

важнее, чем лучший, единственный Бог;

мессия, чья сущность светла, негасима

и неуязвима, бесспорна весь срок!

Я дал этой нации шанс на величье,

какой она вдруг упустила в борьбе

за земли, гражданское чудо-отличье,

за власть над планетой в умелой резьбе.

Сижу в подземелье и слушаю взрывы.

Порою, как крот, выползаю наверх,

смотрю на железных стрекоз, что ретиво

бросают снаряды на город и всех.

Давно я покинул дворцы и трибуны.

Но это лишь временный факт для страны.

Надеюсь, спасусь, и помогут мне руны,

апрельские ночи, предмайские дни…

Колдун, волхователь и маг превеликий,

всегда пребывающий в духе, волшбе,

варящий отвары и снадобья, дикий,

десятками месяцев верен судьбе.

Он может нагадить животным и людям,

умеет менять изъявленья стихий

и властен над живностью, явью и чудом,

научен гадать, быть опасным, как змий.

Косматый и пахнущий ведьмой, маслами

шептун злонамеренный и ворожей,

делец, что заведует горе-делами,

шаман или портельщик, и чудодей.

Ведьмак, чарователь и травник спесивый

вершит ремесло все живые года.

Но, жаль, не способен он сделать счастливым,

ведь милым насильно не быть никогда…

Люблю поклонение лысым вагинам.

Момент причащения – радостный миг.

Шепчу возле влажной иконы, картины.

В молитве ладони похожи на них.

Сочнейшие действа средь комнаты, сада,

вкушенья бутона, взиранья меж схем.

Вкуснейшие трещины, как от шпагатов.

Ворота, калитки и двери в Эдем.

Блаженная мякоть прекрасного свойства

привносит старание, страсть и любовь,

смущение, смелость, покой, беспокойство,

усердье, цикличность, желанье трудов.

Я буду фанатиком, верным до тризны,

адептом, вкушающим мокренький край,

слепым обожателем мест живописных,

который при жизни отведал сей рай!

Пора распускать этот странный альянс,

основанный только на недрах и страхе.

Большой ком растёт каждый метр и час -

тем самым уже приближается к краху.

Давно надо цепи все снять, не тая,

без казней, плетей и иной укоризны.

Пусть вольно живут населенья, края,

имеют все шансы и векторы жизни.

Не нужно неволить, кормить тех ребят,

тянуть весь улов растянувшейся сетью.

Так, лисы и волки, хотя и едят,

но смотрят на лес, где их логово, семьи.

Животные рвутся из клеток, грызут,

подкопы творят и кричат оголтело,

совсем не жалеют клыки или грудь,

и лапы, и морды, и клювы, и тело.

Вольеры с породами шатко стучат.

Невольники требуют воли и счастья

средь шума и скорости новеньких дат,

пока ещё просят так робко, безвластно.

Устали охранники, все повара

и зрители с западной, яркой трибуны.

Пора же! Пора же! Пора же! Пора!

Настал век свободы, законов, фортуны!

Все дамбы, плотины не вечны в годах.

Поток и дожди насыщают сверхсыто.

Терпения рвутся у птиц и зверей.

Пускай все расходятся! Двери открыты…

Мечтаю разрушить овал скорлупы,

стесняющей душу и сочные крылья.

Желаю разбить эту корку рабы,

какая под шинно-земельною пылью.

Стараюсь познать назначенье и роль.

Скафандр иль кокон сжимает так страшно.

Стремлюсь через леность, привычку и боль.

В стеснении душно, темно и так влажно.

Хочу расколоть этот дом меловой,

стуча мелким клювом о крепкие стены.

Алкаю откинуть сей панцирь тугой.

Родные оковы привычны, сильнее.

Мне здесь безопасно, уютно, тепло,

поэтому страшно так выйти наружу.

Но мышечный рост, как и вера в добро,

ведут из обители мысли и душу.