Сергей Пациашвили - Иерархия Щедрости в обществе и в природе

Имплозия, то есть воля к присвоению и накоплению, может рассматриваться, как определённый переход, режим ожидания между актами дарения. Чтобы что-то подарить, нужно сначала этим обладать. Примитивную частную собственность можно рассматривать, как такой вот отложенный подарок, её назначение вовсе не в обладании. И всё же, возникает вопрос, как вообще тогда стали возможны иерархии, основанные на имплозии, когда на вершине оказываются те, кто не готовы делиться? Хотя, понятно, что отделы мозга, отвечающие за счастье, могут быть активированы самым разным способом, и щедрость – это не единственный способ их активировать. Поэтому нет ничего удивительного в том, что некоторые индивиды смогли обойти природную склонность и найти другие пути удовлетворения. Биологические причины этого процесса мы разберём чуть позже. Сейчас важно понять, как вообще имплозия могла так укорениться в обществе, что британские учёные стали утверждать, что частная собственность либо вовсе отсутствовала в первобытном обществе и появилась на позднем этапе в результате скупости, либо изначально была чем-то вроде «естественного состояния» человека, который был изолирован от общения, ничем не торговал и полностью обеспечивал себя всем необходимым? Нужно сказать, что в этом кроется некоторое чванство человеческого вида, будто в этом заключено его превосходство или отличительная черта от прочих животных, не способных иметь частной собственности. То есть, за этим стоит долгая история формирования коллективного эгоизма человека, возомнившего себя чем-то сильно выделяющимся из природы.

В эксплозивной парадигме частная собственность – это очевидная данность, которой даже если когда-то не было, проследить этот исторический период практически невозможно. Что ж, нужно оставлять живой природе право хоть немного оставаться загадочной, в конце концов, чем примитивнее жизнь, тем она загадочнее для нас. Мы смотрим как на инопланетян на тех живых организмов, что могут размножаться бесполым путём, океан – это для нас как другая планета. Действительно, сложно представить, что, например, киту, чтобы утолить свой голод, нужно всего лишь открыть рот и ждать, когда еда сама заплывёт к нему. Нам, сухопутным обитателям, это кажется немыслимым, хотя кит – это уже млекопитающее, которое размножается половым путём, то есть довольно близкий нам родственник. А если взять одноклеточных, то там повсюду загадка на загадке, хотя все мы при этом состоим из клеток. Об эих организмах мы рассуждаем в терминах статистики, но часто по ошибке статистика принимается за истинное положение вещей. Как в типичном парадоксе выжившего. Когда какой-то корабль утонул, и половину утопающих дельфины дотащили до берега. Из этого делается ошибочный вывод, что дельфины спасают утопающих, ведь никто не видел, сколько утопающих дельфины, наоборот, толкали в сторону, противоположную берегу. Очень часто те, кто остались в живых, вовсе не боролись за выживание, их спасение – это чистая случайность. Статистика отсекает единичные случаи, которые ей противоречат, как погрешности, но если таких «погрешностей» набирается много, она начинает меняться на другую статистику. Из-за этого кажется, что везде в природе господствует какая-то калькуляция и воля к самосохранению и, кажется, что частная собственность – это тоже способ выживания для человека.

Как мудро говорил об этом Ф. Ницше: « Физиологам надо было крепко подумать, прежде чем объявить инстинкт самосохранения кардинальным инстинктом органических существ: ведь все живое в первую очередь стремится дать волю своим силам, а уж «самосохранение» – всего лишь одно из следствий этого. – Осторожно с излишними телеологическими принципами! А к ним относится все это понятие «инстинкта самосохранения». [Ф. Ницше, «Воля к мощи»]. И, поскольку мы опираемся на Ницше, как на мыслителя, породившего наши представления о иерархии щедрости, то будем для краткости опираться на его слова. Вот что он пишет про частную собственность: « Наша любовь к ближним – разве она не есть стремление к новой собственности? И равным образом наша любовь к знанию, к истине? и вообще всякое стремление к новинкам? Мы постепенно пресыщаемся старым, надежно сподручным и жадно тянемся к новому; даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему, и какой-нибудь отдаленный берег дразнит уже нашу алчность: владение большей частью делается ничтожнее от самого овладения. Наше наслаждение самими собой поддерживается таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое, – это как раз и называется обладанием. Пресытиться обладанием – значит пресытиться самим собою ». [Ф. Ницше, «Весёлая наука»].

Отсюда можно предположить, что зарождение чего-то нового для Ницше также представляет собой эксплозию, то есть, стремление дать волю своим силам. Частная собственность представляет собой некоторый капитал, но этот капитал не является самоцелью, да и вообще, этот капитал не накапливается, а сам попадает в руки в силу обстоятельств. Для нейронов счастья в мозгу не имеет значения, каким образом было получено то, что затем стало подарком. Целью же является растрата этого капитала, при которой расточитель переходит в какое-то новое качество, он становится чем-то новым. Только нельзя путать это стремление к новому с техническим прогрессом. Технические изобретения могут быть двоякого рода: конвертер и испанский сапог. Первое – это важнейший помощник на производстве, второе – мучительное орудие пыток. И самое главное, что порой невозможно отличить, где у нас помощник на производстве, а где испанский сапог. Для того, чтобы это отличать, должна появиться своя, новая наука, которая сейчас только начинает зарождаться в недрах урбанистики. Вера в прогресс, этот фанатизм прошлого столетия, стояла лишь на этом безразличии между помощником на производстве и орудием пытки, считалось, что любое техническое изобретение есть благо. Какая наивность, после технологичных концлагерей Освенцима мы это понимаем.

В целом происхождение частной собственности даже легче объяснить из щедрости, чем из имплозии. Имплозия может быть предшественником эксплозии, взрывчатое вещество перед взрывом может сжиматься, но вот обратное, когда эксплозия служит целям имплозии – представить невозможно. Пытаясь рассмотреть имплозию, как самоцель, мы неизбежно попадаем в некий логический парадокс. Абсолютная имплозия представляет собой совершенное одиночество, когда есть только один актор, обладающий бесконечной собственностью. То есть, он любую вещь может объявить своей собственностью, и рядом никогда не появится другой актор, который возразит ему и попытается эту собственность отобрать. Но тогда и нет смысла себе что-то присваивать, поскольку единственный актор может всю планету объявить своей собственностью и жить так, как будто ему принадлежит каждая песчинка. Но в таком случае это будет доисторическим состоянием, где нет никакой частной собственности. А раз так, получается, для того, чтобы была частная собственность, нужно, как минимум два актора, один из которых будет доминировать, а другой – подчиняться. Но понятно, что это будет фикцией, поскольку даже если эти двоя разделяет планету пополам, они никогда не смогут воспользоваться всем своим имуществом. Здесь тоже имеется фикция, которая становится сложнее с каждым новым актором. В какой-то момент эта фикция становится реальностью, но мы не можем определить – в какой именно. Это как известная апория с песчинкой. Мы знаем, что такое песчинка и знаем, что такое горсть песка, но где заканчивается сумма единичных песчинок и начинает горсть? Этого мы знать не можем. Философ Зенон формулировал эту апорию, как апорию медимна зерна. И как в любой апории, смысл здесь в том, что этот парадокс неразрешим.