Павел Максименко - PRO ET CONTRA. Вольные рассуждения о русском радикализме

Следует отметить, что ожидание неминуемой земельной реформы привело к кратковременному снижению крестьянских волнений, и в течение некоторого времени само правительство чувствовало себя вынужденным защищать интересы крестьян – не из-за каких-то мистических связей между царем и «народом», но для того, чтобы компенсировать предательские олигархические пристрастия дворянства. Ситуация представляла некоторую аналогию с известным альянсом между Короной и Палатой Общин против аристократии в Англии. Для достижения своей цели и укрепления своих позиций, губернаторы взяли на себя роль благотворителей и выступали за владение небольшими земельными участками, принадлежащими свободному, но послушному крестьянству, хотя события показали, как это обычно бывает в таких случаях, мнения благотворителя и бенефициаров в отношении сущности блага могут различаться. Впервые с тех пор, как декабристы создали брожение в высшем обществе, которое было бы немыслимо в рамках навязанного единообразия системы Николая I и которое обретало силу (с перерывами) на протяжении всего царствования Александра и его преемников, особенно в связи с землёй или деятельности правительства на местах.

На этом фоне первая встреча пресс-секретарей провинциальных комитетов и членов Правительства не предвещала ничего хорошего, тем более что комитеты представляли в основном черноземные регионы. Ходили слухи среди землевладельцев, вовлечённых в «бюрократические интриги» что и царь, и правительство поняли, что дворянство было дважды обмануто и оказалось правым в какой-то мере. Как пожаловалась одна группа землевладельцев, «мы оказались в унизительном, действительно нелепом положении». Унижения, по общему признанию, превысили все пределы, даже если принять во внимание, что многие из благородных делегатов вели себя высокомерно и бестактно, но они были вынуждены зависнуть в прихожих; им было запрещено вступать в общение между собой или встречаться в группах; они не были приглашены для обсуждения чего угодно, и их основная роль заключалась в том, чтобы докладывать местные условия.

Однако обнаружилось, что этот конфликт, с его многообещающими драматическими последствиями, превратился не более чем в бурю в стакане воды. Ланской, несмотря на на Милютина, и окружение Александра, известное в просвещенных кругах, как «аристократическая камарилья » , вскоре поняли, что дворяне были не мятежными священниками, а принадлежали к их собственной нации, и были частью одного и того же порядка. «А ты действительно веришь, что мы позволим тебе закончить это дело ?», один член губернского комитета (граф Бобринский), заметил Милютину, «меньше месяца пройдет, прежде чем вы вылетите в трубу и мы будем на твоем месте». События, и прежде всего, сам Акт об освобождении, доказал правоту Бобринского. Вскоре Александр торжественно подтвердил, что считает себя в первую очередь частью дворянства и что, по его собственным словам, «все, что можно сделать, чтобы защитить прибыль землевладельцев было сделано » , хотя он и продолжал сопротивляться идее ограничения его абсолютной политической власти.

В результате, было много споров о средствах уменьшения площади земель, отведенных крестьянам; но, когда Панин унаследовал Ростовцеву, гармония между дворянством и правительством была восстановлена, и за ним последовали ужины с дружескими речами с обеих сторон о священных и нерушимых правах частной собственности. Даже Милютин и Кавелин предложили это дворянству: они договорились, что землевладельцы должны получить компенсацию не только за землю, на которой жили крепостные, но и за самих крепостных «в соответствии с местными текущими ценами » (Кавелин), и Кавелин писал, что «классовые различия – это феномен, общий для всего человечества с самого сотворения по наши дни. Очевидно, что неравенство классов устанавливается не по обстоятельствам, а по самой природе человека и человеческой натуры». «Прискорбно», продолжил Кавелин, что люди «придумывают либертарианские теории равенства, которые наполняют историю слезами и кровью, и безоговорочно отрицают всё неравенство, которое является основным законом человеческой натуры». И он пришел к выводу, что земельная реформа освободит российское общество «от мечтательных теорий равенства, от отвратительной зависти и ненависти к высшим слоям общества и вытекающей из них социальной революции».

Редакционные комиссии, центральный комитет и, наконец, Государственный совет, перед которым была поставлена задача сформулировать принципы и методы проведения земельной реформы, постепенно вносили изменения в пользу землевладельцев. Единственный вывод, который можно сделать из законов об освобождении в последней редакции, что всё задумывалось не для крестьян, а для землевладельцев, и, в частности, для тех, чьи поместья лежат в чернозёмном поясе или других плодородных районах, и кто составлял большинство. Так проявились все неясности и неопределенности Александра как политика. В каком-то смысле, они положили конец деградации крестьянства в России, и крестьянин стал теоретически подотчетен только закону, Его больше нельзя было ни купить, ни продать, но сам он мог покупать и продавать, и владеть собственностью, даже если ограничения права собственности были связаны с его принадлежностью к деревенской общине, которые теоретически исключали возможность распоряжения землевладением на частной основе. Он лишил хозяина власти заставить его работать, не платя ему зарплату; но в теории было признано, что он не может быть свободным, если у него нет средств к существованию. На первый взгляд все это, похоже, бросало вызов принципу рабства. Но, перестав быть «субъектом» землевладельца, он стал для всех естественным, платящим налоги, чудовищем, несущим бремя в человеческой форме, или «рабочим скотом», используя термин, под которым Нижегородский областной комитет решил определить безземельное крестьянство. Реформа не смогла решить проблему, которая должна была быть решена, как было признано в знаменитой «Тверской резолюции» 1862 года, а до этого сам Милютина был один из главных архитекторов освобождения крестьян: «Я убеждён», – писал он, – «что в настоящее время люди не могут не только выполнить задачу, которая лежит перед ними, но даже понять е ё ». Даже намного позже, официальная комиссия под руководством экс-министра внутренних дел Валуева признала в служебной записке 1873 года, что положение подавляющего большинства крестьян «остается после освобождения либо тем же самым, либо значительно ухудшилось», крестьянин остался в подчинении системы принудительных контрактов, которая оказалась не менее фатальным источником кабалы, чем его предыдущее состояние. Вместо обретения того, что они считали своей свободой, он просто были спровоцированы требовать её. Едва ли есть более поразительный пример доминирующей роли экономики в российской истории порабощения человека, чем эта замена экономической зависимости правовым принуждением. Это неудивительно, что марксистские историки сочли этот период столь продуктивным для своих рассуждений.